— Спрашивай. Я не знаю, что тебе еще рассказывать.
— Он как-то изменился за пять лет?
— Да, постарел, пожалуй. На лбу появились залысины. Он много работает.
— А твоим возрастом он не интересовался?
— Нет. Это же неприлично! И потом, дамы в обществе умеют выглядеть отлично и в сорок лет, и в пятьдесят.
— Отлично — да. Но девочкой… Хотя, конечно, я тут не специалист. Скажи, но если вы давно знакомы, почему ты не знаешь, кто он тебе? Он делал предложение?
— Нет. Не совсем. Он предлагал взглянуть ему в глаза.
— А ты ему и про глаза рассказывала?
Кэт смутилась и стала оправдываться:
— Ну, а что тут такого? У нас везде рассказывают эти сказки.
— Нет, не везде. Я выслушал тут сотни сказок, когда болтался с Тонио по посиделкам, но про глаза мне никто не сказал. По-моему, это секретная информация.
— Да все равно! Если он суженый, то уж так тому и быть, а если нет, то он не опасен.
— Я в этом не уверен. Вилы поддаются гипнозу, ты не знаешь?
— Никогда не слышала.
— Но ты не захотела посмотреть ему в глаза?
— Нет.
— Почему?
— Он очень настаивал, а я не люблю, когда на меня давят. И потом… я не хочу, чтобы он был моим суженым.
— Ну и пошли его подальше!
— Легко тебе говорить! А если это все-таки он?
— Но если ты не хочешь, чтобы это был он, значит, ты его не любишь, он тебе чем-то неприятен, и это точно не твой суженый.
— Да ничего это не значит! — сказала Кэт с усталой горечью. — Я же люблю чужого суженого, значит, вполне могу не любить своего. А потом меня, очевидно, отпустит это безумие. С чем я тогда останусь?
— Бедный мой братишка, — сказал я, — что-то тут не так…
— Тут все не так, — кивнула она безучастно. — Когда я вижу эти его лысины, да еще вспоминаю, что у других растет на голове… (Она покосилась на меня, то ли оценивая шевелюру, то ли ища сочувствия).
— Пять лет для человека очень много, — решил я чуть переместить акценты. — Его бы тоже надо пожалеть и отпустить на все четыре стороны, если он точно ни при чем. Ведь он совсем состарится, пока ты будешь сомневаться.
— И облысеет, — вздохнула Кэт. — Богатый человек, мог бы и полечиться как-то.
— Если ты ему скажешь что-нибудь подобное, он никогда тебе этого не простит. Знаешь, что надо сделать? Пригласи его приехать морем. Официально, по всем правилам, письменно, чинно. Пусть пройдет морскую границу, а «летучие голландцы» скажут нам, друг он или враг. У тебя есть его адрес?
— Есть.
— А ты не проверяла, что это за дом?
— Дон Пабло для меня однажды проверял. Сказал, что это частное владение в горах — поместье и какое-то очень секретное предприятие. Все охраняется так, что не подступишься. Но Альбер мне так и говорил, что у него имение в горах и что он занят сверхсекретным производством.
— Его поместье далеко от нашей границы?
— Любые горы близко от нашей границы. Ты же знаешь. Так думаешь, мне нужно посмотреть ему в глаза?
— Наоборот. Думаю, это опасно. Похоже, он нашел какой-то способ морочить тебе голову.
— С чего ты взял? — вскинулась Кэт. — Может быть, он просто любит меня преданно и верно?
— Он согласится приехать морем?
— Вряд ли. Он знает про «голландцев».
— Ох, Кэтти! Впрочем, ты сама себе ответила. Он же небось внушал тебе, что пора решиться да пора влюбиться, — сказал я наобум и угадал.
— Конечно! Он мне всегда это твердит.
— Причем вполне успешно. Пока, правда, не в свою пользу, но это он еще исправит. Он тебе, кстати, не твердил чего-нибудь насчет превосходства французской расы?
— Ты никогда его не видел, а уже уверен, что Альбер — злодей. Это что, тоже родственная ревность?
— Я все лето пытался выследить охотников…
— Ах да, канализация!
— …и узнал много интересного. Их кто-то предупредил заранее, что граница будет наглухо перекрыта. Альбер об этом знал?
— Знал, — согласилась Кэт.
— В день моего приезда открывались обе границы?
— Да. Мы тогда не делали различий.
— Альберу известно об этом дне?
— Да. Я в шутку пригласила его — к сестре на свадьбу.
— Про этот праздник я уж не говорю. На чем он приезжал-то? На «Роллс-Ройсе»?
— Зачем спрашиваешь, если знаешь?
— А я не знаю. Я модели строю. Вот видишь, угадал.
Кэт помолчала и спросила как-то неуверенно:
— Ты думаешь, я совсем дура, раз со мной можно так играть? А какая-то девчонка уводит у меня любимого… даже если я неправильно его люблю.
— Я думаю… А что я думаю? Нам это в самом деле интересно? Какая разница, в конце концов, что думаю я или кто-нибудь другой?
— Лучше знать худшее, — буркнула Кэт.
Я оценил ее мужество, и у меня появились две идеи: одна жестокая, другая интересная.
— Я думаю, во-первых, что эта твоя неправильная любовь — защитная реакция и показывает, что у тебя великолепный механизм обороны, — начал я развивать интересную идею.
Кэт собиралась расплакаться, но была так удивлена этим заявлением, что даже забыла про истерику.
— Как это? — спросила она, хмурясь.
— А так! Альбер внушает тебе: мол, давай, влюбляйся, что ты, хуже других? Да сколько можно прозябать, глупо быть старой девой и вообще…
Кэт недоверчиво на меня покосилась.
— Откуда ты знаешь? Ты сам, что ли, такое говорил?
— Нет, не успел. Это обычно говорят пошляки, которым за тридцать, молоденьким наивным девочкам. За такую тебя, видно, и держат. А ты говоришь — старуха… Ну ладно. А твой защитный механизм, во-первых, не дает тебе влюбиться в плохого человека — только в хорошего. Вот он и подставляет тебе парня, которого любят все без исключения: и Бет, и я, и даже Кронос. Почему бы его не любить? Хороший парень. Добрый, симпатичный, талантливый. Но при этом твой защитный механизм подсовывает тебе заведомо неподходящего парня, чтобы ты не выскочила замуж не за того. Пока нужный не нашелся. Это первое, о чем я подумал.
— Надо же… Ну ладно. А второе?
— Второе? После этой дикой ночи я вспомнил про настоящую войну, которая идет на моей родине. Там про порез стеклом не разговаривают. Там пленным руки могут отрубить, а глаза — выколоть. И это еще не самое страшное, что могут сделать.
— Ты нарочно это говоришь? — гневно спросила Кэт.
— Как тебе сказать? Я всю ночь ждал, чем кончится эта охота: все опять обойдется, или утром найдут изувеченный труп. Или не найдут, и мы никогда не узнаем, где и как пытали наших ребят.
