Чезаре и Милош поселились недалеко от новой школы (негласное основание: нельзя же девочек оставить без присмотра и без помощи). Чезаре взяли преподавать историю в среднюю школу — ту, что была в большом селе. Он ездил туда вместе с ребятами постарше. Но вообще Чезаре был больше ученым, чем учителем: завалил дом книгами и, кажется, не вылезал из них. А Милош занялся старым заросшим школьным садом и хотел еще завести в сторонке пасеку. У него был дар общения с пчелами — не пропадать же дару?
Нетривиальное занятие нашлось для Зденека и Робби. На обоих положил глаз дон Пабло. Он давно подыскивал себе помощников, на которых мог бы со временем переложить бремя государственных забот. До сих пор такие помощники подбирались, как водится, из «лучших семейств», но, поучив их и даже повозив с собою «по Европам» в роли дипломатов на подхвате, дон Пабло всех отпускал с миром. По его словам, спокойная жизнь в нашей стране как-то не благоприятствовала развитию необходимых в дипломатии талантов.
Однако помощники были нужны позарез, особенно для той опасной, очень тонкой операции, которую мы разработали и провели, разыскивая Андре. Дон Пабло как-то раз сказал с досадой, что ему для начала подошли бы помощники, обладающие всего двумя свойствами: непогрешимой аккуратностью и парадоксальным складом ума, то есть способностью иногда предлагать остроумные решения. А если к этому добавить еще упорство и работоспособность, то получилось бы то, что нужно. Бет задумчиво проговорила:
— Аккуратность — это Робби, а остроумие — Зденек. Но их никак нельзя смешать, хотя трудиться у нас все умеют.
— Зачем же смешивать? — дон Пабло вскинул брови. — Давайте их обоих. Пусть работают вместе.
Поскольку цель была им близка и понятна, Робби и Зденек работали, как каторжники, осваивая тонкости дипломатического ремесла и государственных хитросплетений. Довольно скоро обнаружилось, что строить козни, сочинять бумаги, общаться с «официальными лицами» и морочить им голову — все это ребятам не то что не скучно, а наоборот. Для них это было азартней скачек и веселее клоунады. Подозреваю, что именно клоунаду они и разыгрывали — два коверных, рыжий и белый (ну, русый), — когда являлись на приемы. У Зденека, безусловно, оказался незаурядный актерский дар. Он взялся быть аристократом и стал им со всеми веснушками на большеротой ехидной физиономии. Его пробор, складки на брюках и манеры были едва ли не безукоризненней аналогичных показателей у Робби, который всегда выглядел самым примерным мальчиком в Лэнде. Дон Пабло был доволен Зденеком, но Робби просто-таки произвел фурор, причем не манерами, не внешностью, а именно умом, который заблистал так, что все зажмурились. Робби был очень неплохим математиком — это я и раньше знал. Пожалуй, номер два — после Саньки. Он заменил меня в вечерних шахматах у дона Пабло, а уж за карточным столом ему, как выяснилось, в нашей стране вообще не нашлось равных. Для дипломата это свойство, как известно, драгоценное. И в государственной «игре по-крупному» (как выражался дон Пабло) он предлагал порой такие комбинации, что даже Зденек только крутил своей ехидной головой и разводил руками.
Самое интересное, что для ребят таланты Робби вовсе не были секретом. Они задним числом нарассказали нам множество историй о том, как Робби в лагере морочил Славика — недаром тот позвал его на совещание «потенциальных стукачей».
Химичка Иванка и астроном Костя, дождавшись нашего с Бет возвращения, переселились в маленькую горную обсерваторию, поскольку дети явно перестали быть детьми и не требовали больше педагогического присмотра. Милица поселилась с нами. Она заранее настроилась на роль няни и очень бы обиделась, если бы Бет поручила это дело кому-нибудь другому.
И вот так постепенно Лэнд опустел. Его закрыли колпаком, и он стал зарастать по краям всякой колючей всячиной, как замок спящей красавицы. Внутри его поддерживали в прежнем виде — у нас это нетрудно. Ребята даже большую часть своих вещей — все, что у каждого может скопиться за долгое радостное детство, — оставили в своих домах. В глубине души, я думаю, все они верили, что однажды снова соберутся вместе — только обязательно все! — и будут жить долго и счастливо в своем любимом, настоящем доме.
Кто совсем не мог даже появляться в Лэнде, так это Санька. Маша собрала для нее какие-то необходимые вещички, когда пришло время забрать ее из больницы. Мы взяли Саньку к себе, в большой дворец. Она не плакала. Смотрела безучастным непонимающим взглядом и не находила себе ни места, ни занятия. Единственное, к чему она как-то могла себя пристроить — это выгуливание Николки под присмотром Рыжего. Рыжий признал Саньку с первого взгляда и без устали водил по множеству запутанных дорожек среди цветов, кустов, опять цветов. Если Санька уставала и присаживалась на лавочку, Рыжий укладывался у ее ног, высовывал язык и поднимал уши. Мол, меня не проведешь, я все слышу, и если что — сам буду драться. Санька Рыжего тоже признала и полюбила, но приехала Инге и забрала ее с собой. Может быть, чуть грубоватая внешне забота Инге была самым правильным тоном. Может быть, на Круге легче пережить всякую боль. Может быть, но я в этом не уверен. Правда, сама Санька принесла наверху некоторую пользу, наглядно показав Рён, как нужно разговаривать с Дени. Инге была очень этим довольна. Конечно, Санька выглядела лучше, когда месяц спустя, в начале августа, вернулась к нам. Она загорела, прошли головные и прочие боли, из-под глаз исчезли черные круги, но сами глаза веселее не стали.
Тогда, в августе, Санька зашла в Лэнд, пробыла там довольно долго, хотя почти никто и не заметил ее там: такою тихой тенью она обошла все, что хотела видеть, и вернулась во дворец. А потом вдруг сказала Бет, что хочет работать во внешнем мире, раз уж в поисках и спасении Андре ее участие пока что проблематично.
Меня эта идея ужаснула, но Бет твердо ответила, что это ее право — вернуться туда, куда она хочет или считает нужным вернуться. Стали расспрашивать, куда же именно она хочет уехать и чем заняться. Санька объявила, что ей надо ехать в Россию и заняться там детьми. Наверно, учить математике, а там видно будет.
Я тихо сел (в буквальном смысле — на стул). Напомнил ей про формулу — ту тайну, из-за которой я и сам не очень рвался попасть на родину.
— А можно как-нибудь узнать, действительно ли там, в России, кто-то ищет нашу формулу и вообще верит в ее существование? — спросила Санька. — Может быть, они все еще… материалисты?
Не вдаваясь в криминальные подробности нашей разведки (вообще-то я был против нее, но остался в меньшинстве, а у нас очень демократичная монархия), скажу, что Санька угадала. Лэндом на моей родине интересовались, но безо всякой мистики, а для порядка — как кузницей передовых научных кадров, не иначе. Причем большую роль в том, что отношение стало именно таким, сыграли мои горе-конвоиры. Если раньше в Иллирии и предполагали найти все же что-то в высшей степени необычное, то, послушав сказки бедных ребят, пришли к выводу, что это совершенный вздор. И педагоги подтвердили: никакой мистики, просто плохая дисциплина.
Санька настаивала на своем, и мы сдались. Дон Пабло провернул сложнейшую операцию: переговоры, документы, торговля о двойном гражданстве, политпросветработа и прочий инструктаж. Деньги и умение с ними обращаться. Бытовая техника и техника безопасности. Правила уличного движения. Гардероб — этим занимались уже Бет с Милицей. Линия связи и пути к отступлению в экстренных случаях. Адреса моих близких друзей и письма к ним. Специфика школьной программы и терминологии (это пошла уже моя работа). Школьный этикет и так далее.
