Карана открыла ларец и увидела маленький флакончик из драгоценного хрусталя с пробкой из черного дерева и слоновой кости.
— О, ты не должен дарить мне его, — возразила она. — Это такая красивая и дорогая вещь.
— Открой его.
Карана вынула пробку, и на нее повеяло чудесным ароматом лимонного цветения — любимых духов ее матери и самой Караны. Слезы потекли у нее по щекам. Она закрыла флакон и сидела не вытирая слез.
— Спасибо. Но мне нечего подарить тебе взамен.
— То, что ты мне подарила, гораздо ценнее, чем этот маленький подарок, — сказал он. — Ты вернула мне самоуважение.
Карана не стала задавать вопросы. Она знала, что не получит на них ответы.
— Где ты это раздобыл?
— Флакон? Он у меня давным-давно. Очень старинный, и как раз правильно, что он попал к тебе: думаю, он сделан в Баннадоре. Мне его наполнили в Эшмоде. Там, на склонах моря, выращивают самые лучшие лимоны для духов.
Карана снова открыла флакон, коснулась пробкой кожи за ушами и чуть-чуть надушила волосы. Потом, улыбаясь какой-то тайной мысли, спрятала это сокровище.
— Еще не менее тридцати дней, — прошептала она. — Это ожидание невыносимо. А что если Лиан пошел по своей воле?
Шанд обнял ее.
— Если ты не уверена, всегда разумнее предполагать лучшее, а не худшее. Должно быть, Лиан зачем-то нужен Тензору. Конечно, он увел Лиана против его воли.
Карана выпрямилась.
— Ты действительно в это веришь?
— Да, — ответил Шанд, лишь слегка покривив душой.
Она немного помолчала.
— Лиану я тоже обязана своей жизнью — да, я обязана ею многим. Я буду думать о нем самое лучшее и спасу его из беды, в которую он попал. А потом увезу его к себе домой. Он сможет писать свои несчастные Предания в библиотеке в Готриме. Я устала от зеркал, мансеров и дурацких игр в войну.
Она направилась к озеру, глядя на звезды, отражавшиеся в нем. Поверхность воды была такая спокойная, словно из стекла.
«Если бы только это было так просто, — подумал Шанд, — я бы с радостью присоединился к тебе. Но тебе, как и мне, не сбежать от этого дела, пока оно не закончится. Никто так не пытался избавиться от ответственности, как я».
31
Башни Катадзы
Лиан наносил краску Малиены на лицо и руки, но замирал от ужаса каждый раз, когда кто-нибудь из аркимов смотрел в его сторону. Он все время ожидал, что его секрет раскроют.
Следующие два дня отряд аркимов шел по опасному пути через овраги и каньоны и несколько раз попадал под обвалы.
На второй день их спуска с гор Лиан стоял на краю утеса, как вдруг на землю у его ног легла тень. Другая тень появилась сбоку. Он оглянулся и увидел Баситора с каменным выражением лица, а рядом с ним — Хинтиса.
— Что вам нужно? — спросил Лиан, которого начало трясти.
— Мне нужно, чтобы ты умер, — ответил Хинтис, оскалившись. — Как те аркимы в Шазмаке, которых ты предал.
Баситор с разведенными руками двинулся на Лиана.
Лиан стоял спиной к обрыву. Хинтис схватил его за одну руку, Баситор — за другую, и, повернув, нагнули юношу над пропастью.
— Что ты скажешь о том камне внизу? — спросил Хинтис, указывая на острый пик, покрытый белым слоем соли.
— Я предпочитаю вон тот, круглый, — возразил Баситор. Лиан закричал, воображая, как летит вниз.
— Эй! — воскликнул Аспер. — Что это вы там делаете с дзаинянином?
— Он цел, — ответил Баситор, оттаскивая Лиана от края утеса.
— Отпустите его!
Они, ухмыляясь, освободили Лиана и вернулись к остальным аркимам. Спуск продолжался.
Наконец отряд аркимов добрался до склона, ведущего прямо на дно моря, белое от соли, — до него было еще несколько лиг. Аркимы нашли ручеек, наполнили мехи водой и, снова взвалив огромные рюкзаки на спину, продолжили свой путь.
Скоро стало ясно, что Лиану за ними не угнаться. Тогда аркимы распределили его ношу между собой. У юноши остался лишь маленький мешок с записной книжкой, личными вещами и вода. Наконец они сделали привал, разбили лагерь и, поев, легли спать. Около полудня Лиана разбудил спор между Тензором и Селиалой, и он был тем яростнее, что велся шепотом.
— Нет, пока мы не узнаем, куда ты нас ведешь.
— Я веду вас в убежище, — тихо ответил Тензор.
— Не играй словами, — прошептала Селиала. — Ответь мне сейчас же, или дальше ты пойдешь один.
Теперь Тензор заговорил примирительным тоном:
— Селиала, вы нужны мне — все вы. Я забочусь лишь о том, чтобы выжил наш народ. Но мы должны вновь обрести былую гордость. Мы слишком долго прятались за свое славное прошлое.
— Так давай воскресим гордость великими трудами, а не бесплодным мщением.
— Я и замышляю великие труды, — ответил Тензор. — Величайшие! Но ты только посмотри, как наше прошлое разрушено Рульком. Какой смысл вновь строить, чтобы он все это опять сровнял с землей?
— Ба! Ты все еще боишься фантомов, Тензор!
— Селиала, в этом Зеркале скрыт секрет. Я знаю, что это так! И этот секрет поможет нам вновь подняться.
— А как насчет дзаинянина?
— Дзаинянин… очень важен. — Слова Тензора стали скользкими, как масло. — Не знаю почему — пока не знаю, но непременно узнаю.
— Тогда отзови своих собак, Тензор. Оставь его в покое.
— Они не причинят ему вреда, — сказал Тензор. — Пусть позабавятся.
В середине дня они добрались до соляного мыса, где земля потрескалась, как глазурь на пироге, образовав нечто напоминающее плиты. Кое-где эти плиты стояли вертикально, друг против друга, пространство между ними походило на палатку. Во время краткого привала Лиан уселся внутри такой «палатки», наслаждаясь тенью.
— Будь осторожен, чтобы плита не рухнула на тебя, — с мрачной улыбкой предостерег его Тензор, проходя мимо.
В этот момент Лиан почувствовал жужжание в голове, похожее на сигнал тревоги. Кто-то позвал его по имени: «Лиан!» Это слово прозвучало у него в мозгу, но юноша не узнал произнесший его голос. Подскочив, он попытался вернуть его, но не удалось.
До него отчетливо донеслась реплика Хинтиса:
— Как я ненавижу летописца, Баситор! Как только подумаю, что мы его принимали как Друга аркимов, а он все это время смеялся над нами и замышлял предательство! Что ты скажешь, если теперь, когда он там, внутри, мы захлопнем крышку его гроба? — Он ударил по плите кулаком, и она задрожала.
— Я бы это сделал, — ответил Баситор, — если бы Тензор не запретил. Кажется, он готовит дзаинянину такую судьбу, что это компенсирует всю боль, которую он нам принес. — И он издал смешок.
