Они расстались полтора года тому назад в Вене, куда Стеклов приезжал на ее концерт. Теперь, по дороге к дому, в который были приглашены, продолжили разговор с места, где он в Вене прервался.
Открыла Мария.
Дежурный поцелуй в воздух:
— Добрый вечер. Анна заболела. Я уложила ее внизу. Раздевайтесь, пожалуйста, здесь и проходите сразу наверх. Я скоро к вам поднимусь.
Как всегда, суховата и несколько отстраненна. Ну да, ребенок болен, есть причина для озабоченности.
Ключицы выпирают из выреза синего платья. Венецианские драгоценные стекляшки перекатываются по ключицам при каждом движении.
— Погода ужасная?
— Худшая из возможного. Ветер, холод и сырость, — отозвался Стеклов.
— Меня в этом году такая погода везде догоняет — мой гастрольный план, кажется, совпал с каким-то циклоном. В Милане, в Афинах, потом в Стокгольме и в Рио — я всюду застаю дождь со снегом. С середины ноября.
Хозяин услышал их голоса и вышел навстречу. Лестница наверх была довольно узкая, и он стоял у дверей, улыбаясь.
Поднялись. Саня бросил взгляд на стол — там лежала раскрытая римская антология. Совпали, как часто бывает. У Сани дома был раскрыт Овидий.
— Давайте, давайте сюда. Вот видите, Лизавета, еще разок довелось встретиться.
Поцеловались.
— Я уже двадцать лет слышу от вас эту фразу. Вы это говорите, чтобы я больше ценила наши встречи? Я и так ценю.
— Нет, это я так даю понять, что других двадцати лет у нас нет, — молниеносно отозвался хозяин.
В руках он держал незажженную сигарету, закурил сразу после поцелуя.
— Вы не бросили курить?
— Нет, сигареты я не брошу. Подождем немного, скоро они меня сами бросят!
— Вы же собирались! — жалостным голосом старой тетушки. — Сокращаете последние двадцать лет!
Хозяин засмеялся:
— Лиза, я их сокращаю с этого конца, а не с того. Может, оно и неплохо! К тому же эти годы дареные.
— Дареные?
— Останься я в отечестве, давно бы помер от нищеты, нервотрепки и скверного медицинского обслуживания.
Саня отвернулся и смотрел в тяжелую штору, как в окно.
«Да, а я и при хорошем скоро отдам концы», — подумал Саня.
Он знал наверняка, что его-то болезнь, уже восемь лет сидящая в его крови, неизлечима.
На столе картонки из китайского ресторана. На вынос. Дверь приоткрылась. Из полумрака, как проявляющаяся фотография, возникла Мария:
— Анна капризничает, хочет, чтоб Саня зашел к ней перед сном.
— Можно? — Саня встал.
— Да, да, — кивнула Мария.
— Я тоже спущусь, — сказал хозяин дома.
Мария впереди, за ней гуськом все остальные спустились по лестнице, из прихожей вышли в коридор, остановились перед приоткрытой дверью. Девочка сидела в кроватке и излучала жар. Свет торшера, стоявшего сбоку и позади кровати, золотил встрепанные волосы, и они сияли, как елочная канитель.
— Папа, а ты мне обещал…
— Что, кошечка моя?
«Господи! Это его ребенок по-русски не говорит», — ужаснулась про себя Лиза.
— Не помню что, но ты обещал, — скривила губы, собираясь плакать.
— Вот это, посмотри-ка. — Саня сжимал что-то маленькое в руке.
Девочка принялась разжимать пальцы, но Саня с ней играл, все не разжимал ладонь:
— Осторожно, Анна, эта маленькая вещь может разбиться.
И он раскрыл ладонь, на которой лежала стеклянная мышка.
— Ты вспомнила теперь, что я тебе обещал? Что придет Саня и принесет тебе стеклянную мышку.
— Неправда, ты мне не обещал Санину мышку. Это не обещанная мышка, она просто так мышка. Спасибо тебе. Мне такую мышку никто никогда не дарил!
— Теперь будешь с мышкой спать? — спросила Мария.
— Да, — мирно согласилась девочка. — Мам, только свет не выключай.
— Маленький оставлю, а большой погашу.
— Мышка будет бояться.
— Ну, хорошо, хорошо, скажи всем «спокойной ночи» и закрывай глазки…
Рыжеватый ребенок в белой пижаме, расшитой земляниками, с покрасневшим от жара лицом, с воспаленными губами, устраивался в постели, слегка взбрыкивая руками и ногами, уминая подушку и одеяло, чтобы сбить вокруг себя подобие гнезда. Странное ощущение, как будто уже это было с ним: рыжеватая девочка, стеклышко, слезы…
Лиза стояла у порога, так и не подойдя к девочке.
— Какое чудо, под старость лет, когда уже время внуков… Счастливый… Нет, нет, мне не надо, никогда этого не было надо. Ни тогда, ни сейчас.
От той любви, которой она была предана с детства, дети не рождались.
Мария оставалась в детской еще какое-то время, а потом поднялась наверх к гостям. Остатки еды из китайского ресторана стояли на подносе на полу возле двери. Чай после ужина не пили: этот русский обычай выветрился за четверть века эмиграции. Пили итальянское вино.
Хозяин ел пирожные из картонной коробки. Простонародным движением отер рот.
— Ну, что? Почитаете? — Она была такая, очень искренняя и хорошо воспитанная, но искренность перевешивала. Потому она смутилась, но совершенно напрасно. Поэт читал и без всяких просьб, ему самому нужно было это произнесение вслух — колебание воздуха, доказательство жизни:
Маленькие города, где вам не скажут правду.
Да и зачем вам она, ведь все равно — вчера…
Он прочитал это, совсем новое, а потом еще и другое.
Саня заметил, что Лиза складывает пальцами какую-то мудру. С детства накатывали сильнейшие приступы головной боли, и она боролась с ними то таблетками, то гомеопатическими шариками, а последние годы хитрыми конфигурациями пальцев. Индийская магия. Обычно головные боли у Лизы начинались после выступлений, иногда после межконтинентальных перелетов. И теперь вот — от стихов. Кажется, воспринимать эту поэзию — тяжелая работа.
Лиза, подержав скрещенными пальцы, сжала ладонями виски.
Хозяин прервал чтение. Допил вино.
«Голова болит», — догадался Саня.
— А можно, Саня поставит немного музыки? Негромко? — спросила Лиза.
— Дать таблетку? — спросил хозяин.
— Нет, но если можно, я здесь прилягу, — И Лиза прилегла на кушетке.
Саня поставил кассету, Это была последняя соната Бетховена в исполнении Эшенбаха. Вообще-то Саня терпеть не мог мешать музыку с разговором.
— Ну, вот вам Эшенбах, — Саня нажал кнопку.
Лиза с Саней переглянулись на первых нотах.
