Он уселся на пол под окном и принялся перебирать в уме все, что было известно ему из книг о безвыходных ситуациях. Сидел долго и понял, что единственное, что остается — это оглушить секретаря, когда тот придет его кормить. В виварии имелся подходящий стульчик с железными ножками. И хотя Михаила Анатольевича всего передергивало при одном только представлении, как он обрушит сей инструмент на голову живого человека, он все-таки вооружился и занял позицию поближе к двери. Главное было — не думать, а действовать.
Так он ждал довольно долго, прежде чем сообразил, что кормить его, похоже, никто и не собирается. Время обеда давно миновало, и дело, пожалуй, близилось к ужину. Есть Михаилу Анатольевичу не хотелось вовсе, но он забеспокоился. И, правда, зачем кормить пленника, если они собираются не то убить его, не то подвергнуть каким-то экспериментам?
Он затравленно огляделся по сторонам, не зная, что еще можно придумать. Куклы стояли вокруг и косились на него до ужаса живыми глазами. Время уходило. Оставалось только выгрызать зубами дыру в стене…
И тут он увидел ее и не поверил своим глазам — дверь в боковой стене, наполовину загороженную шкафчиком с хирургическими инструментами. Вторую половину — почему Овечкин так долго не мог ее заметить — закрывал один из этих, самый жуткий, с полуулыбочкой на лице, в чью сторону Михаил Анатольевич все это время попросту старался не глядеть. Смотреть на него было, прямо скажем, невозможно. Но теперь у Овечкина не было времени давать своему воображению разыгрываться. Весь поглощенный вспыхнувшей отчаянной надеждой, он закрыл глаза, стиснул зубы и пошел вперед, вытянув руки и внушая себе, что ему надо перенести с места на место портновский манекен. Только и всего.
Он это проделал, не открывая глаз. «Манекен» оказался ужасно тяжелым, ужасно холодным… Оттаскивая в сторону, Михаил Анатольевич уронил его. Раздался грохот. Кажется, упало заодно еще несколько этих, но он не стал оглядываться. Последним препятствием оставался шкафчик, и его удалось отодвинуть без особого труда. Затаив дыхание, Михаил Анатольевич взялся за дверную ручку, нажал… и дверь отворилась.
Он очутился в смежном помещении, являвшемся, по-видимому, лабораторией Басуржицкого, и испытал невероятное облегчение, когда все эти существа оказались отделены от него стеной. Только сейчас он понял, как все-таки угнетало его их присутствие. Зато колбы и пробирки, штативы и реторты выглядели после них добрыми друзьями, и весь строгий научный облик лаборатории немедленно привел Михаила Анатольевича в собранное и деловое состояние. Он кинулся искать выход из лаборатории, и — о, чудо! — эта дверь тоже оказалась не заперта.
Михаил Анатольевич осторожно выглянул в коридор — никого, вышел крадучись и, прислонясь к стеночке, вытер пот со лба. Теперь что… в одном конце коридора была дверь, ведущая в приемную Басуржицкого, где наверняка сидел чертов секретарь, а в другом — тоже дверь.
Неизвестно, куда она вела, ибо уж она-то оказалась запертой. Тем не менее Овечкин все свои надежды возложил именно на нее и принялся исследовать накладной замок. Специалистом по замкам библиотекарь отнюдь не был, однако при виде винтиков, коими тот крепился к двери, даже он сообразил, что всякий винт можно отвинтить. И вспомнил про шкафчик с хирургическими инструментами, где можно было отыскать для этой цели что-нибудь подходящее. Он собрал все свое мужество и вернулся в «виварий». Отыскал нужный инструмент и догадался прихватить с собой тот самый стул с железными ножками, чтобы заблокировать ручку двери, откуда мог вломиться секретарь, заслышав подозрительный шум. И приступил к делу.
Если бы всего несколько дней назад кто-нибудь сказал Овечкину, что он окажется способен на столь разумные и отважные действия, он не то что не поверил бы, а скорее, даже и не понял бы, о чем идет речь. Однако сейчас, вместо того чтобы лежать в обмороке среди «экземпляров» Басуржицкого, он корпел над дверным замком, и у него что-то получалось. Он отвинтил все, что можно было отвинтить. А то, что не отвинчивалось, а держалось и цеплялось, препятствуя его выходу на свободу, одним рывком выдрал с корнем. Шум при этом, конечно, получился немалый и очень подозрительный. Но когда бешено запрыгал стул на дверях в другом конце коридора, свидетельствуя о бдительности секретаря, перед Михаилом Анатольевичем уже открылся долгожданный, невозможный, прекрасный и несомненный путь на волю. Ибо за этой дверью оказался черный ход.
Михаил Анатольевич швырнул на пол все, что держал в руках, и побежал вниз по лестнице еще резвей, чем когда-то от домового. Он не думал о том, что совершил все-таки этот немыслимый поступок — побег, не думал о погоне и не думал о пережитом ужасе. Он думал об одном — только бы застать Никсу. Только бы успеть до ночи!
* * *
Расставшись с цыганкою, Никса Маколей поспешил домой. Но не до отдыха ему было и не до спокойного сна. Молодой король надеялся, что за время его отсутствия Миша Овечкин мог позвонить, а то и вовсе вернуться домой… очень ему не хотелось верить странной цыганке. Ибо та под конец разговора и на цыганку-то не больно походила, забыв про положенные ей по роли ухватки и выражения. И почему, в конце концов, он должен был ей верить? Зачем Хорасу Овечкин? Если только из-за талисмана…
Выходило так, что пути их с Овечкиным и Хорасом удивительным образом переплетались. Ведь не мог же в самом деле Хорас, столько времени скрывавшийся, вдруг взять да обнаружить себя, похищая Овечкина из-под носа у Никсы, если у него не было на то серьезной причины!
Он все еще надеялся, что это не так, что цыганка наврала. Однако когда добрался до дому и баба Вера сказала, что никаких известий не было, Никса совсем пал духом. Ничего не оставалось, кроме как ждать сомнительных вестей от старой женщины с невероятно безобразным лицом и взглядом, который невозможно вынести. Да… никакая она не цыганка. При воспоминании о ее взгляде бестрепетный воин невольно поежился. Трудно было объяснить, в чем заключалась столь отвращающая сила этих глаз. Но мнились они двумя провалами в бездну, откуда нет возврата…
Молодой король довольно долго расхаживал по комнате, не находя себе места, и наконец не раздеваясь бросился на кровать, чтобы дать отдых хотя бы усталому телу, если не голове. На душе было тяжко. Никаких следов Хораса, а Овечкин… при мысли о том, что этот маленький кроткий человек, столь простодушный и добрый, мог оказаться в руках у проклятого чародея, Маколею делалось совсем худо. А вдруг все-таки сам Никса тому виною, вдруг Хорас прибрал Овечкина лишь потому, что тот мог на самом деле каким-то образом помочь Никсе в его поисках?!..
Он только закрыл глаза, надеясь отвлечься от тягостных мыслей и заснуть, как раздался звонок в дверь, прозвучавший в этот поздний час словно гром небесный. Никса даже подскочил от неожиданности. И сразу же позвонили еще раз. За тонкой стеною заскрипели пружины — то добрая старушка-хозяйка заворочалась на своей кровати, и Никса заторопился открыть, пока она не проснулась.
Он распахнул дверь и увидел Овечкина.
— Слава Господу! — на радостях воскликнул Маколей в полный голос, позабыв о позднем часе. — Это вы!
