Голос его звучал уныло, никак не радостно.
– Давайте-ка на минутку отвлечемся, – как бы невзначай сказал Адам, помолчав немного. – Когда вы начали рисовать и писать картины?
Перегрин облегченно вздохнул.
– Ну, это-то проще, – ответил он. – Это было в начале третьего года подготовки, когда все мои видения прекратились. Я поступил в художественный класс. – Он улыбнулся воспоминаниям. – Это было потрясающе. Я и не предполагал, что во мне может быть столько тяги к искусству. В конце концов, этот совершенно новый мир открылся мне как бы в утешение за тот, который я потерял.
– И что вы тогда рисовали? – спросил Адам, пытаясь увести разговор в сторону от все еще видимого глазу эмоционального минного поля.
– О, ничего особенного: славные безобидные пейзажи, дома… С упором на перспективу. – Теперь, когда речь зашла об искусстве, голос Перегрина звучал увереннее. – Большинство моих одноклассников терпеть не могли отрабатывать технику, но для меня упражнения по перспективе были чем-то вроде… Ну, не знаю… Вроде волшебства. То есть были, конечно, правила, которым надо было следовать, но возможности при этом открывались почти безграничные. Учительница живописи проявляла ко мне благосклонность, так что я понемногу восстанавливал уверенность в себе.
Он пригубил наконец свое виски и задумчиво продолжил:
– Все стало еще лучше, когда мы занялись живой натурой. Портреты сразу стали моим коньком. В выпускном классе я написал портрет старшего преподавателя в образе Роберта Брюса так хорошо, что его отметили премией. Это сыграло важную роль. Мой отец с сомнением относился к моему увлечению искусством – мне кажется, он предпочел бы какие-нибудь спортивные достижения, – но ведь с репродукцией на обложке “Скоттиш Филд” не поспоришь! К счастью, я сдал экзамены так удачно, что даже он не смог возмутиться ЭТИМ. Я хотел и дальше учиться живописи, отец желал, чтобы я учился на юриста, – так что мы сошлись на истории искусств в Оксфорде плюс художественная школа. – Перегрин болезненно скривился. – Теперь мне жаль, что я не послушался отца и не пошел на юриста: может, из меня вышел бы банкир… или экономист.
– Правда? – Адам старательно поддерживал бесстрастный тон.
– Да! – с ожесточением выкрикнул Перегрин. – О, я очень неплохо начал – в первые годы после окончания. Благодаря помощи леди Лоры и других мне удалось выдвинуться… Я даже приобрел некоторую репутацию, но только тут все снова обернулась к худшему.
– Каким образом?
– Мое видение… Оно изменилось, – вздохнул Перегрин и сделал еще глоток из стакана. – Я снова начал видеть всякие вещи. Я старался контролировать себя, но мне это не всегда удавалось. Все чаше и чаще, начиная работу над новым портретом, я начинал видеть то, чего мне видеть не положено. Иногда, глядя в лицо позирующего мне человека, я ловил себя на том, что вижу его будущее…
– Видите его смерть, вы хотите сказать? – предположил Адам.
Перегрин стиснул губы.
– Ну, не каждый раз. Но достаточно часто, чтобы убедиться в том, что писать кого-либо старше среднего возраста – это напрашиваться на помрачение рассудка.
– Вот почему последние годы вы пишете в основном детей, – договорил за него Адам и кивнул. – А что заставило вас написать леди Лору?
– Вы когда-нибудь пытались сказать “нет” леди Лоре? – Перегрин немного недоверчиво покосился на Адама. – И потом, поначалу мы договаривались только о портрете ее внуков. Только когда я уже начал работу, она попросила, чтобы ее тоже включили в композицию. Едва ли я мог отказать ей: из всех моих покровителей она была самой доброй и щедрой – почти как родная мать, если вам это интересно. Вот почему, когда я понял, что я пишу…
Он глубоко вздохнул и попробовал продолжить рассказ:
– Я пытался убедить себя, что все это неправда, – прошептал он. – Собственно, это все, что я мог сделать, чтобы продолжать работу. Я пытался отделаться от этого знания, но не мог. А потом еще вы появились – и продолжать отрицать это было уже просто невозможно. Теперь она умерла, как я и предвидел. А я… У меня и слез-то больше не осталось оплакать ее.
Он закрыл лицо руками, и все тело его содрогнулось от всхлипа. Адам протянул руку и осторожно положил на его худое плечо.
– Перегрин, – негромко произнес он. – У леди Лоры Кинтул диагностировали рак примерно полгода назад. Это было задолго до того, как вы начали работу над ее портретом. Предвидеть чью-то смерть и вызывать ее – разные вещи.
Перегрин не откликнулся, поэтому Адам зашел с другой стороны.
– Вы видите что-нибудь, кроме смерти?
Перегрин слабо мотнул головой.
– Что еще вы видите? – настаивал Адам. Перегрин оторвал лицо от рук, отчаянно пытаясь совладать с эмоциями.
– Ну… это трудно описать, – неохотно сказал он. – Я вижу… Ну, что-то вроде того, что видел, когда был совсем маленьким. Иногда только фон меняется, словно я заглядываю в другое время или в другое место. Иногда меняется само лицо – когда я смотрю на него под другим углом или в другом освещении. Это тот же самый человек – но в чем-то немного другой.
Адам кивнул:
– Можете привести пример?
Перегрин прикусил губу.
– Взять, например, хоть вас. Даже сейчас я не знаю наверняка, как вы выглядите. Что-то в вас продолжает меняться. Я вижу вас не таким, каким видел минуту назад.
Адам продолжал внимательно слушать.
– Вы хотите сказать, вы видите мою смерть?
От этого вопроса Перегрин вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
– Нет. Не смерть… – Он прищурился, наклонив голову сначала в одну сторону, потом в другую, словно пытаясь найти верную точку зрения.
– Нет, не помогает, – сказал он наконец. – Я не могу сказать вам, что я вижу.
С минуту Адам сидел молча, очень осторожно взвешивая слова.
– Мне кажется, нам стоило бы посмотреть, есть ли какое-то средство от этого, – сказал он наконец, отставив в сторону так и не тронутый стакан. – Существуют способы выделить и выявить скрытые особенности восприятия. Я предлагаю провести один несложный эксперимент.
– Эксперимент? – Перегрин бросил на него дикий, почти затравленный взгляд, но тут же сделал большой глоток из стопки.
– Почему бы и нет? – заявил он неожиданно беззаботно. – Продолжать в том же духе я не могу. Если этот ваш эксперимент даст хоть какую-то надежду, по-моему, стоит попробовать.
Глава 4
– Умница, – одобрительно улыбнулся Адам. – Все, что нам теперь нужно, – это несколько нехитрых инструментов.
Он встал со своего места, отодвинул небольшой столик розового дерева от дивана и поставил его прямо перед креслом Перегрина. Потом вернулся к бару и порылся в нижнем отделении. Когда Адам вернулся к Перегрину, в его руках был круглый поплавок от рыбацких сетей, сделанный из прозрачного, чуть зеленоватого стекла. Он вручил поплавок Перегрину, которому пришлось поставить на стол свой стакан.
