— Лорд Катан, я должен просить вас не усложнять нам жизнь сверх необходимости, — обманчиво мягким голосом произнес Лиор, в то время как Галлард заломил молодому человеку руки за спину, а другой рукой ухватил его за шею, чтобы тот не мог высвободиться. — Ваша преданность королю несомненна, но теперь она ему уже не поможет. Сейчас я объявлю вам официальную версию случившегося. Если вы ее забудете, это будет стоить вам жизни. Лорд Фульк, вам я советую также слушать очень внимательно. Повторять я не собираюсь.
Фульк попытался было броситься Катану на помощь, но заслышав предостережение Лиора, застыл на месте, а Манфред, подойдя ближе, опустил тяжелую руку ему на плечо.
— Вспомни, кто ты такой, сынок, — произнес Манфред негромко. — Все это тебя не касается.
Фульк устремил на Катана беспомощный негодующий взгляд, но все же притих, равно как и второй оруженосец. Физическое сопротивление было бесполезно. Катан перестал отбиваться и застыл в неподвижности, но Галлард, хотя и слегка ослабил хватку, все же не выпустил его.
— Вот так-то лучше, — промурлыкал Лиор, оглядываясь на Полидора с Маганом, которые продолжали свою отвратительную работу, и намеренно не глядя на Стевануса. — Так вот, как вам известно, король был окружен лучшими лекарями, которые заботились о нем изо всех сил, но болезнь его оказалась куда серьезнее, чем предполагалось вначале. Несмотря на самый тщательный уход, у него началась гангрена, и руку пришлось ампутировать. К несчастью, его величество не выдержал этой операции.
— Но это же неправда, — прошептал Катан. — Вы довели его до смерти своими кровопусканиями.
— Отнюдь нет, — вмешался Полидор, продолжая накладывать швы на мертвую плоть. — Разумеется, его величеству несколько раз отворяли кровь, дабы изгнать дурные гуморы, ставшие причиной лихорадки, но еще сегодня утром множество свидетелей видели, что он был жив после последнего кровопускания.
— Все равно, именно это его и убило, — упрямо повторил Катан.
Ран, нахмурившись, наконец, двинулся с места и встал прямо перед оруженосцем. Взгляд его прозрачных глаз был еще более холодным и безжалостным, чем обычно. Если прежде у них с Манфредом и имелись какие-то разногласия, то теперь, судя по всему, эти двое вновь действовали заодно.
— Если скажешь хоть слово за порогом этой комнаты, то тебя ждет так же судьба, будь ты хоть трижды братом королевы, — произнес он негромко. — У короля воспалилась раненая рука, и ее пришлось ампутировать. Он ослаб из-за горячки и не пережил операции. Любой, кто скажет еще хоть слово, жестоко поплатится за это. Любой.
Катан в отчаянии зажмурился и с трудом сглотнул. Побледневший Фульк съежился под рукой Манфреда. Стеванус лишь покачал головой с закрытыми глазами и пошатнулся, так что Лиору пришлось подхватить его под локоть.
— Надеюсь, теперь все понимают правила игры, — ровным тоном произнес священник Custodes. — Лорд Фульк, полагаю, что ни вы, ни лорд Катан не сумели как следует выспаться прошлой ночью. Надеюсь, мастер Стеванус будет столь добр, чтобы дать каждому из вас снотворное… и сам также примет это снадобье. Я бы добавил, что оно должно быть довольно сильным. Займитесь этим, Стеванус, — велел он резко, отпуская руку лекаря. — До завтра нам никто из вас не понадобится, и я не желаю никого из вас видеть до отъезда в Ремут.
Возмущенный Катан вновь принялся отбиваться, пока Галлард не стиснул его горло с такой силой, что он лишился чувств. Задыхаясь, он с трудом пришел в себя и обнаружил, что лежит навзничь на полу, а Стеванус, приподняв его голову, прижимает к губам маленькую железную чашечку.
— Пей, — настойчиво прошептал военный лекарь, когда Катан упрямо сжал губы и попытался потрясти головой. — Если не выпьешь, мне придется уколоть тебя мерашей, у меня нет выбора.
От сознания собственной беспомощности слезы навернулись у Катана на глаза. Одним глотком он осушил чашу со снадобьем, а затем вновь лег на пол, чтобы отдышаться. Мгновенно волны забытья накатили, размывая его сознание. Пару минут спустя Галлард и еще несколько рыцарей Custodes перенесли их с Фульком в соседнюю комнату, но ничего этого Катан уже не помнил.
* * *
А тем временем Кверон без помех выбрался из монастыря святой Остриты, стерев воспоминания у всех, кто видел его по пути, и проскользнув в монастырские ворота верхом на сером ослике, прежде чем кто-то успел принять решение задержать монаха. Добравшись до соседней деревеньки, он спрятал ослика в сарае, а сам, зарывшись в стог сена, вошел в транс, посылая срочный зов Джессу, Анселю или Тиегу, которые должны были оказаться неподалеку.
Именно Джесс первый установил с ним связь, хотя они договорились о том, чтобы подождать с полным докладом до того времени, когда Кверон сможет подыскать для себя более безопасное убежище. Тем не менее, вкратце он передал все, что узнал и чему стал свидетелем в аббатстве святой Остриты, умолчав лишь о последней исповеди Райса-Майкла. Джесс был поражен и согласился с тем, что весть о смерти короля следует немедленно передать в Келдор.
«Они ни в коем случае не должны трогаться в путь, пока не получат официальное известие, — указал Кверон, — однако, могут воспользоваться этим временем, чтобы спланировать свои дальнейшие действия. Никто из нас не предполагал, что все случится так скоро».
«Так мы пошлем их в Ремут?» — спросил Джесс.
«Да, и чем скорее, тем лучше. Не сомневаюсь, что регенты постараются побыстрее короновать юного Оуэна… Могут даже попытаться провести частную церемонию в узком кругу… И все же у них уйдет немало времени, чтобы установить новое регентство, учитывая, что Альберт с Полином сошли со сцены. Я также опасаюсь за Катана. Очень важно, чтобы он живым добрался в Ремут, — причины этого я подробно изложу Джорему, — но жизнь его отныне под угрозой. Подумай об этом, а я пока отправлюсь обратно в убежище».
На этом он прервал связь и еще с четверть часа сидел неподвижно, особыми заклятиями восстанавливая силы и изгоняя усталость. Он подумал, не попытаться ли ему также наладить контакт с Джоремом или кто там еще может быть на связи в Зале Совета, но решил, что с этим можно подождать, а пока ему следовало уехать как можно дальше от монастыря, и оторваться от солдат, высланных для поимки пожилого священника по имени Донат, который принял последнюю исповедь короля. Выбравшись из сарая, он забрал своего ослика и без помех добрался до другой деревеньки, где перед этим оставил свою кобылу. Вновь забрав лошадь, он оставил золотую монету как плату за крестьянские штаны и рубаху, и за кусок хлеба, чтобы подкрепить силы, а к вечеру уже скакал по лесным тропинкам, которые через пару дней должны были вывести его к Кайрори.
Он собирался через несколько часов сделать привал и попытаться вызвать Джорема, но сейчас продолжал скачку, молясь лишь о том, чтобы все их усилия последних дней увенчались успехом, молясь за юного короля, умершего в аббатстве святой Остриты, и за другого короля, совсем еще ребенка, который спал сейчас в Ремутском замке, даже не подозревая о тяжести королевского венца, который только что унаследовал от покойного родителя.
