Дункан криво усмехнулся. – Если то, о чем я думаю – правда, то я вряд ли смогу долго хранить это в тайне, – сказал он тихо. – Если бы я мог выбирать себе сына, он был бы очень похож на Дугала. А если он на самом деле мой сын, то он имеет право знать об этом.
– Иногда лучше не знать, – предположил Морган. – Если он – незаконно…
– Мой сын – не незаконнорожденный! – решительно сказал Дункан. – Его мать и я тогда имели право жениться, мы обменялись клятвами, которые мы считали обязывающими. В наших глазах и в глазах Бога, она была моей женой.
– А в глазах закона?
Дункан покачал головой и вздохнул. – Этого я не знаю. По меньшей мере, это очень тонкий вопрос церковного права. Это называется… – Он заставил свой разум успокоиться, пытаясь вспомнить подходящий термин. – Я думаю, что это называется per verba de praesenti – клятва перед свидетелями, в отличие от церемонии, проведенной священником. По меньшей мере теоретически, такая клятва столь же сильна, как обручение, которое имеет силу брака.
– У тебя есть свидетели? – спросил Морган.
Дункан опустил голову, вспоминая ту давнюю ночь, оставшуюся в его воспоминаниях где-то между ребенком и взрослым человеком – он и Марис, стоящие в полночь на коленях в часовне, боящиеся, что в любой момент их могут прервать, молящиеся перед единственным свидетелем, на понимание которого они могли рассчитывать, пока люди ее отца готовились на рассвете покинуть двор отца Дункана.
– Пред Тобой как Высшим Свидетелем, Господь мой и Бог мой, приношу я эту святую клятву, – сказал Дункан, обратив взор к лампаде, горящей над алтарем, – что я беру эту женщину, Марис, в свои законные жены и отказываюсь от всех других, пока смерть на разлучит нас.
Застежка его плаща стала вдруг душить его, и, расстегнув ее, он снял застежку и положил ее на руку невесты, глядя на нее со отчаянием человека, которому суждено вскоре расстаться со своей любимой.
– Я дарю тебе это в знак своей любви и беру тебя в жены, и подтверждаю это своим словом.
– Свидетели, – тихо подсказал Морган. – Они у тебя есть?
Плечи Дункана резко опустились, и он покачал головой. – Мы произнесли свои клятвы только перед Святым Причастием, Аларик, – тихо сказал он. – Мы не могли доверять больше никому. Как я уже сказал, законность такого брака очень неясна.
– Понимаю. – Морган вздохнул. – Ладно, давай пока не будем думать об этом. Ты можешь узнать наверняка, что застежка, которую носит Дугал – та самая, что ты дал… как ее звали? Марис?
– Да, – Дункан сглотнул. – Застежка, которую я подарил в знак своей любви, была уникальна. Мастер, который ее изготовил, сделал тайник в ее тыльной стороне. Если не знаешь, что ищешь, то ее вряд ли можно заметить. Если эта застежка моя, то в тайнике будет мой волос, переплетенный с ее. У нее были очень светлые волосы – почти белые.
Морган снова вздохнул, даже более тяжело чем прежде.
– Очень хорошо. Что ты собираешься делать? Ты хочешь рассказать Дугалу прямо сейчас, или ты подождешь до окончания свадебной церемонии?
– Не думаю, что я могу ждать, Аларик, – ответил Дункан, впервые за время этого разговора посмотрев в глаза своего кузена. – Я знаю, что сейчас, через столько лет, это может выглядеть странным, но я должен знать. Не думаю, что я смогу стоять рядом с ним, и праздновать свадьбу Келсона, не зная, принес ли мой краткий брак плоды или нет.
Морган медленно кивнул. – Я понимаю тебя, поскольку теперь я сам отец, – тихо сказал он и странно усмехнулся. – Если Дугал – действительно твой сын, представляешь как перепугаются меарцы? Если у тебя есть наследник, который наследует права в отношении Кассана и Кирни, то им остается только мечтать о воссоединении этих земель с Меарой.
Дункан фыркнул. – Честно говоря, я не думал об этом, но ты прав. Вот тебе еще одна причина, чтобы все выяснить, а затем подумать, как можно признать его так, чтобы его право на титулы было неоспоримо. – Он снова поглядел на огонь. – Хотел бы я, чтобы время было более подходящим. То, что у епископа есть сын, заставит удивиться многих.
– Но в то время ты не был не только епископом, но даже и священником.
– Нет. Но это все еще попахивает чем-то вроде заговора.
– Полностью согласен. Хочешь, я пойду и поищу его? У нас немного времени, но я сделаю все, что смогу.
– Будь добр, – прошептал Дункан. – Только не говори ему, зачем я хочу его видеть. Я… должен сделать это сам.
– Поверь мне, это последняя вещь, о которой я стал бы ему говорить, – пробормотал Морган, поднимаясь и выходя из комнаты.
Дункан несколько мгновений оставался неподвижным. Закрыв глаза рукой, он попытался изгнать из себя надежду, ведь он мог просто ошибиться. Он говорил себе, что застежка могла попасть к Дугалу разными путями – если это вообще была та застежка. Он пытался убедить себя, что этого не может быть. Но где-то глубоко внутри он знал, что это та застежка, и как она попала к Дугалу.
Хотя ни он, ни Марис не думали о возможности такой проблемы, во время того единственного, краткого, болезненного и неуклюжего объединения невинных тел, сейчас перед его закрытыми глазами пронеслись картины того как это могло быть: несколько месяцев спустя Марис, находясь в безопасности в Транше, пока ее отец и старшие братья вместе с королевскими войсками отправились воевать, обнаруживает, что она беременна. Поначалу она боится рассказывать об этом кому бы то ни было, потом, когда это стало невозможным скрыть, со слезами рассказывает обо всем матери, которая тоже вынашивает ребенка – и они вдвоем вырабатывают план, как Марис может тайно выносить ребенка и передать его матери, выдав его за брата младенца, который должен был родиться примерно на месяц раньше. Когда перевалы были закрыты зимой, мужчины зимовали в Меаре, кто мог узнать об этом?
А потом, когда Марис умерла, то ли от сложных родов, то ли от лихорадки, которая была объявлена причиной ее смерти, кто мог узнать об этом? Конечно, узнав следующим летом о ее смерти, Дункан не мог сложить два и два. Известие о ее смерти просто заставило его вернуться к своим первоначальным планам принять сан и стать священником. Те, давно ушедшие, дни в Кулди оставили по себе только воспоминания о мечтах, которые не могли сбыться. Он никогда ничего не рассказывал об этом никому, кроме своего исповедника, который уже давно умер, даже Моргану.
Сморгнув слезы, Дункан поднялся и подошел к столу под янтарным окном, вынимая кристалл ширала, висевший на тонком кожаном шнурке. Это был ее подарок, и пусть невольно, но он использовал его, чтобы убедиться в том, что их сын унаследовал способность к магии, в существовании которой больше не было никаких сомнений. Он взял кристалл за шнурок, вернулся к своему стулу и сел, держа его перед глазами как талисман, каковым тот и стал.
Ширал.
Сжав его в руке, он снова мысленно вернулся в ту часовню и вспомнил клятвы, принесенные ими.
– Я беру тебя в мужья, – сказала она. – Я дарю тебе это в знак своей любви и подтверждаю это своим словом.
