— Я только поцеловал ее, Дугал.
— Да? Это не то, что я почувствовал, когда во время нашего слияния всплыл тот эпизод, — ответил Дугал, посылая эхо разделенных воспоминаний назад Келсону, не ограничивая их физическими ощущениями. — Ты бы никогда не сделал этого, Кел, ведь ты честный и благородный человек, но твоя плоть была готова овладеть ею, прямо там. И ты сам знаешь, что она бы позволила тебе… Я ни в чем тебя не обвиняю, но это относится как раз к разряду тех вещей, которые должны остаться между тобой и ею, и только между вами двумя, точно так же, как зрелище того изнасилования. Это — частное.
Келсон закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях, а тело его содрогнулось под гнетом воспоминаний. Он понимал, что Дугал прав. Пусть даже нельзя считать, что он предал Росану, поделившись своими чувствами с Дугалом, все равно, справедливо ли подвергать друга такому испытанию? Думая об их единении, Келсон понял, что оно на самом деле было глубже, чем что-либо испытанное им раньше. Теперь стало очевидно: существует вещи слишком ценные, слишком интимные, чтобы обнажать их перед другим, кто в них не участвовал лично, даже если очень сильно любишь этого человека.
Теперь Келсон понял, почему он никогда не имел ни малейшего представления о возможных проблемах между Морганом и Ричендой. Морган спрятал эту часть своей жизни, только для себя — поскольку, несомненно, были и вещи, которыми он не делился с Ричендой. Как бы крепка и глубока ни была дружба короля с Морганом, кое-что должно храниться в тайне.
— Ты прав, — сказал Келсон через минуту. — Ни ты, ни я об этом раньше никогда не думали, но, в самом деле, должно оставаться что-то сугубо личное, даже в нашей близости — в близости любых людей. Я уверен, будут вещи, которые мне так же не следует делить с Росаной, необязательно даже такие, что мне не следует говорить ей, но и просто те, о которых ей лучше не знать. Ах, наивность молодости — думать, что полная открытость возможна и даже желанна, — Он улыбнулся, смирившись, и снова посмотрел на Дугала. — Именно это ты пытался мне внушить?
Дугал только улыбнулся и кивнул, поворачиваясь, чтобы лениво посмотреть назад на дверь.
— Видимо, да, — он сделал паузу на мгновение, затем продолжал. — Как ты думаешь, когда они придут за нами?
— Понятия не имею.
— Ты считаешь, они все еще хотят нас сжечь?
Келсон вздохнул.
— И этого не знаю. Однако мы не можем этого допустить, даже если нам придется убить их всех, чтобы спастись.
— Ты прав, — Дугал вытянул ноги вперед и снова вздохнул. — Интересно, сыграет ли роль то, что они узнали, кто ты такой?
— Ты, в самом деле, думаешь, что они хотя бы слышали обо мне? — ответил вопросом на вопрос Келсон.
— Не смеши меня. Все слышали о Келсоне Гвиннедском.
— Но только если они тут не отрезаны от остального мира, — ответил Келсон. — А это возможно, судя по тому, какая дикая была местность там, где мы с тобой свалились в реку. Я понятия не имею, где мы находимся, но не могу представить, что такая преданность святому Камберу еще сохранилась в наши дни в тех местах, где нам с тобой доводилось бывать.
— Хм-м-м, вероятно, ты прав.
— Вспомни доспехи в гробницах. Некоторые из них казались такими старыми, будто остались еще со времен Камбера. Я не знаю, Дугал, с чем мы столкнулись, но это не похоже на все то, что мы видели раньше.
Но насколько не похоже, им еще предстояло узнать. С другой стороны двери подняли задвижку, и оба молодых человека поднялись на ноги.
— Квориал примет вас, — сказал Бенед-Сианн. — Идите спокойно.
Комнату, куда они вышли, заливал солнечный свет. Друзья тут же заметили лучников, готовых, как и раньше, выстрелить в любой момент, а также людей, собиравшихся связать им руки.
* * *
А в королевской башне в Ремутском замке Росана из Нур-Халлая ожидала, что вскоре тоже будет связана… но не веревками, а золотым кольцом, которое наденут ей на палец. Это был день ее свадьбы — в полдень она выйдет замуж за Конала Халдейна и станет принцессой Гвиннеда.
Уже совсем скоро. Она слегка откинула голову назад, когда одна служанка заканчивала завязывать ее белое платье из камчатного полотна, а другая — расчесывать распущенные волосы, спадавшие блестящей иссиня-черной волной почти до бедер. На глаза стали наворачиваться слезы, угрожая размазать аккуратные линии у основания ресниц, которые нарисовала служанка, чтобы подчеркнуть ее миндалевидные глаза, но Росана твердо приказала себе не плакать.
Она и так много плакала последние три недели. У нее почти не осталось слез. Вначале она чуть не довела себя до болезни, хотя и не смела никому признаться о причине своего горя. Конечно, теперь отец Амброс знал обо всем, но он никому не скажет. Даже он согласился, что ее решение являлось благородной данью потерянной любви, а также королевскому долгу. Но оно не облегчало ей сердце.
Она снова напомнила себе, что сама сделала свой выбор — ради Келсона и той страны, королевой которой он просил ее стать. Это помогало, но совсем немного. В предыдущий день в присутствии матери Хелоиз, выступавшей свидетельницей, Росана подписала документы, которые требовались архиепископу Кардиелю, чтобы снять с нее обет — и это была последняя формальность. Ни настоятельница, ни архиепископ не настаивали, чтобы она объяснила причины, и она сама не предложила их назвать. Это только открыло бы раны, которые она предпочитала больше не бередить. Позднее, в присутствии только Кардиеля, матери и братьев Конала, они с принцем обменялись клятвами, и он преподнес ей кольцо с рубином.
— Время, госпожа, — сказала Сильви, ее личная служанка, принося диадему и фату из прозрачного, легкого, словно солнечный свет, шелка, по которому проходили золотые нити. По краям фату украшали крохотные жемчужины.
Почти двадцать лет назад ее надевала Мерауд, выходя замуж за Нигеля, и прошлой ночью она вручила ее Росане со слезами на глазах. Мерауд хотела надеяться, что брак Росаны с Коналом принесет хотя бы половину той радости, которую сама она испытала в браке с Нигелем. Росана предпочла бы более плотную вуаль, сделанную в восточной манере, подобную тем, к которым она привыкла, но она не могла и подумать, чтобы обидеть Мерауд, отказавшись от подарка. Фата напоминала паутину, когда Сильви опустила ее на голову Росаны, и лишь слегка закрывала плечи. Затем Сильви надела на нее диадему, чтобы удержать фату на месте. Эта была та же диадема, которую девушка надевала на церемонию посвящения Келсона в рыцари, но Росана пыталась не думать об этом. Она должна была стать принцессой Гвиннеда и когда-нибудь будет королевой. Выходя замуж за будущего короля, она выходила замуж за страну.
— Вы выглядите очень красивой, госпожа, — прошептала Сильви, держа зеркало. — Принц будет гордиться вами!
Росана заставила себя улыбнуться и кивнуть.
— Спасибо, Сильви.
Она опустила глаза на рубин у себя на пальце, единственный драгоценный камень, принадлежавший ей, за исключением диадемы, а затем нервно покрутила его, подняв глаза на окно. Солнечный луч освещал аналой, где она провела столько часов в последние недели. Затем она медленно поднялась, откинув фату с лица.
