Глава 11. Две головы на одной шее
Со дня астматического приступа у Германа минула неделя. Стас, оправившись от первого шока, постепенно проникался новым местом работы. Вернее, как таковой, службы у него не было. Дядя Саша дал неделю на «взаимную подгонку» им обоим.
«Тень» Пшибышевского больше не позволяла себе выходок, лишь иногда в его поведении сквозили пугающие Стаса нотки.
— Герман, — сказал как-то свежепереведенный из контрразведки капитан, — а как так получается…
— Ничего особенного, — ответил тот. — Ты меня совсем-совсем не узнаешь? Не помнишь?
— Сейчас выяснится, — пробурчал Пшибышевский, — что ты мой молочный брат. Нет, еще лучше — однояйцевый близнец, в детстве похищенный инопланетным разумом.
— Все банальнее.
Герман встал, снял очки. Вылил из стоявшего на столе графина воду в ладонь, сложенную лодочкой, смочил волосы. Потом достал из кармана расческу и парой умелых движений привел волосы в художественный беспорядок. Стас безучастно следил за его манипуляциями.
Потом его Тень подошла к шкафу, достала чей-то пиджак и напялила прямо поверх куртки.
— Ну как? — жизнерадостно осведомилось «молодое дарование».
— Как корове седло, — честно сказал Стас. — И вообще, выглядишь идиотом.
— Спасибо. А так?
Он скомкал вафельное полотенце, висевшее на спинке стула, потом засунул его под майку.
— Первый курс, помнишь? Лекции профессора Сорокина. Галерка…
Стасу казалось, что он помнит всех студентов своего потока.
— Галерка? Там обычно сидели те, что с других факультетов на сорокинские байки слетались, словно мухи на мед, — стал припоминать капитан. — И что же, ты там сиживал? У меня все же неплохая зрительная память. Да и учили кое-чему, параллельно с академическим курсом истории, умные дяденьки с Лубянки. Такого кадра» как ты, я бы на всю жизнь отфотографировал.
— Учить-то учили, банальную маскировку ты отметешь. Если вспомнишь галерку. А вот так вас учили?
Герман вдруг двинулся вдоль стены, отчаянно жестикулируя, слегка подволакивая ногу, и заговорил с характерными сорокинскими интонациями:
— Что является самым первым фортификационным сооружением в истории человечества? Забор? Вал? Насыпь? Неверно! Это все позднятина, не имеющая отношения к седой древности каменного века. Первым фортификационным сооружением в истории человечества является дерево! Ибо, что есть фортификация? Это то сооружение из природного или иного материала, которое позволяло человеку выжить в условиях агрессивной внешней среды, так? Убегая от саблезубого, скажем, тигра, или какого-либо еще слонопотама, обезьяноподобный предок человека ловко взбирался на пальму, чем и ограждал себя от агрессивной внешней среды в лице указанного слонопотама!.. Похоже?
— На самом деле, — заметил Стас, — первым фортификационным сооружением для человека служил его собственный череп, что доказано антропологией еще при царе Горохе.
А вообще-то ему было совсем не весело, а жутковато.
Существуют актеры-пародисты, подмечающие малейшие особенности речи или мимики людей и умеющие это воспроизводить. Но фальшь и гротеск чуткому уху в этом балагане всегда слышна.
Герман работал совсем в иной плоскости. Он не копировал или пародировал. Он просто был профессором Сорокиным.
Объяснить разницу в понятных терминах Стас себе не мог, он просто смотрел на Германа такими глазами, какими инквизиторы уставлялись на одержимого бесами демонопоклонника.
— Так вас не учили, не правда ли?
— А где этому учат?
Герман сел, потер виски и вполне серьезно начал объяснять:
— Понимаешь — это как двадцать пятый кадр. Слыхал? Глаз ловит только внешние очертания, домысливая остальное, подгоняя совершенно произвольно составленный образ под устоявшиеся штампы, созданные разумом заранее. На самом деле всякий человек обладает микропластикой движений, строго индивидуальной и неповторимой. При определенной тренировке можно отметать остальное и видеть только главное. А раз можно видеть, значит можно и повторить. Приемы тут самые различные, методы того же Станиславского или пресловутых ниндзя вполне годятся, с поправкой на кое-какие более современные прикладные наработки.
— Можно ли копировать душу? — спросил у потолка Стас задумчиво. — Рационально рассуждая — нет. Глядя на твои ужимки — выходит, что вполне.
— Душа, — пожал плечами Герман. — Мы люди военные, у нас в уставе про такую материю ничего не сказано. А раз в уставе ничего не сказано, значит, и нет такого у человека вовсе, не предусмотрено штатным расписанием.
— Выходит, ты грязный атеист, товарищ капитан?
— Какой чекист после перестроечных коллизий и массовых беснований толпы останется атеистом? — отмахнулся от него Герман. — Просто не надо путать поэтические образы с реальностью.
— Поясни.
— Поясняю для особо тупых товарищей. Что наука могла бы обозначить сегодня «душой»? Что-то нематериальное, вернее, не имеющее явного материального носителя, но все же — существующее? Отвечай быстро, как предатель на допросе в гестапо!
Стас подумал:
— Психику, наверное. Никто так и не знает, где она — в мозгу или в нервных окончаниях, а если в мозгу, то в каком — спинном, али головном.
— Ответ правильный, добрый немец не станет тебя «пуф-пуф». Конечно, психика! Отсюда и вся путаница с терминологией.
— Не улавливаю.
— Напряги серое вещество, хоть головного мозга, хоть спинного. Медицина пытается оперировать терминами латинскими, потому что современная российская наука сознательно плетется в хвосте европейской. Знаешь, как по-ихнему «душа»?
— Спиритус, — неуверенно выдавил Стас.
— Именно, что «спиритус» какой-то.
— Только это «дух»…
— Какая разница! Из-за низкопоклонства перед западом ушибленный образованщиной лох и думает, что у человека есть куча всяких деталей: душа, психика, мозг, спинной мозг, центральная нервная система, астрал какой-нибудь. Да еще этот «спиритус».
— А как правильно думать?
— Правильно думать надо по-гречески, — серьезно сказал Герман. — Нас кто крестил? Византийцы, то есть греки. А по-гречески «психе» — это и есть душа. Вот и весь феномен. Психика-душа. Ставь знак равенства. А материальный носитель у этой единой субстанции не важен. Хоть мозг, хоть копчик.
Герман опять встал, важно шлепнул себя по пузу:
— Есть телеса, и психика. Все, баста!
Стас зааплодировал с кислой усмешкой.
Тут Герман преобразился в некое подобие одного весьма известного думского демократа:
— И, прошу заметить, господа — никакого «спиритуса».
