– Что, простите, не имеет?
– А что умерла... Вообще-то, передать можно. Только, знаете, я бы вам посоветовал ограничиться кратким сообщением, типа: "Все в порядке. Не волнуйся"... А то как же вы ее сюда приглашаете, когда и сами не очень хорошо себе представляете, где находитесь?
"Хитрая бестия. Намекает, что место засекреченное", – рассердился Профессор, но положение его было столь неопределенным, что не мог он ни потребовать, ни настаивать на своем. Да и конфликтовать с этим Бритоголовым было опасно: начальник он, видно, не большого полета, но до другого еще добраться надо. А так и пожаловаться некому... И потому Профессор только подтвердил:
– Да. Я действительно не очень хорошо себе представляю, что это за место, и давно уже хочу получить от вас информацию...
Тут Бритоголовый рассмеялся:
– Да я и сам толком не знаю...
– Ну хорошо, может, вы хоть приблизительно знаете, каков срок моего пребывания здесь и когда я смогу вернуться домой?
Бритоголовый вздохнул, как Профессору показалось, с сочувствием:
– Про срок тоже ничего не могу сказать. А вот что касается дома... Боюсь, что домой вы больше не попадете...
Профессор задохнулся от возмущения, но сдержался и спросил почти холодно:
– Это по какому же праву?
Тут Бритоголовый встал, протянул руку над костром. Огонь угас, как будто уйдя ему в руку.
– Мы к этому разговору еще вернемся. А пока ограничимся тем, что ваша жена получит сообщение, что с вами все в порядке, Профессор... – И Профессору почудилось какое-то ехидство в том, как Бритоголовый произносил его ученое звание...
11
Новенькая бродила по многоэтажному сложно устроенному дому с длинными коридорами и цветочными газонами вдоль стен. Огромное количество дверей выходило в коридор, и на каждой стоял знак, не то числовой, не то буквенный и, как это бывает во сне, очень внятный. Новенькая, как опытный в сновидениях человек, сразу же догадалась, что эти знаки относятся к той породе вещей, которые существуют лишь во сне и при выходе из сна не протискиваются в другое место. Существовала известная простая формула, по которой одни вещи, события и впечатления трансформировались в иное состояние без изменения, другие странно изменялись, а третьи просто рассыпались. И Новенькая даже и не попыталась покрепче отпечатать в памяти этот знак на дверях – он был из породы сыпучих. Она проходила мимо дверей и с первого же взгляда понимала: не тот. Тот, что был ей нужен, был связан с какой-то пожилой женщиной.
Она уже обежала километры коридоров и чувствовала, что нужный знак вот-вот появится. И действительно, он нашелся, и она открыла дверь. Комната была светленькая, скромная, похожая на дешевый номер в захолустной гостинице где-нибудь в Вологде или Архангельске. В углу умывальник, на столе, покрытом красно-белой клетчатой клеенкой, электросамовар. Кровать по-домашнему пышная, с изобильными подушками. На окнах цветы. А возле окна, на венском стуле – пухлая старушка с натертой очками переносицей и с растрепанной книжкой в руках. На втором стуле спал трехцветный кот, такой толстенный, что еле умещался на сиденье. В комнате стояло нераннее утро. Старушка ее ждала, и были они не то хорошими знакомыми, не то состояли в дальнем родстве.
– Чайку выпьем? – спросила старушка.
– С вареньем? – улыбнулась Новенькая.
А как же? У меня всего наварено, и кружовенное, и клубника, и лесная ягода есть. – И старушка немедленно полезла в буфет, откуда сверкнули круглыми боками литровые банки, обвязанные сверху бумажками.
– И земляничное?
– А как же? Сама собирала... На ближних полянах... – Она вытащила с нижней полки початую банку, сняла крышку и наложила полную вазочку густого и пахучего варенья.
Новенькая посмотрела на варенье:
– А не переварили, Марья Васильевна? Больно густое? Старушка досадливо махнула рукой:
– Переварила чуток. Да лучше переварить, чем недоварить. Стоит лучше.
– Это да, – согласилась Новенькая.
Старушка включила самовар и полезла за чашками:
– Он быстрый, я его люблю...
Старушка поставила на стол две чашки, Новенькая попросила еще и третью.
– А на что третью-то? – удивилась старушка.
– А для вашей Нади, – объяснила Новенькая.
– Ой, – заволновалась старушка, – я-то думала, мы туда, а, выходит, она к нам?
– Да какая разница? Главное – повидаться.
– Оно да. Поди, она убивается теперь сильно, – закивала мелко старушка.
– А вот вы ей и скажете: Миша велел кланяться и просил передать, что все в порядке.
Старушка все кивала, а Новенькая продолжала:
– А сами-то вы как, Марья Васильевна?
– Да мне что сделается, хорошо... Книжку вон читаю. Там-то без грамоты была, а здесь открылось.
– А что читаете?
– Вот, – старушка подвинула к Новенькой растрепанную книжку, – "Молодую гвардию" Фадеева. Надя очень ее хвалила... Хорошая книжка. Но уж больно тех ребяток жалко. Только – все ли правда или насочиняли?
– Было что-то похожее. – Новенькая раскрыла том. "Дорогой Танечке в день приема в пионеры. Валя и Миша Ремен. 1 мая 1951 г."
Воспоминание кольнуло прямо в сердце – и она проснулась.
* * *
Костер еле горел. Все было как обычно. Ветер притих. Люди отдыхали. Сама она сидела чуть поодаль, возле нее две собаки, светлая, с хвостом калачиком, и большая овчарка.
Дворняга была самая обыкновенная, вторая же вызывала сомнения, ее собачья сущность была чем-то нарушена. Необычным в ней было пристальное внимание не только к своему человеческому спутнику – невозможно было сказать "хозяину", – но и ко всем остальным. К тому же, чего категорически не умеет ни одна собака, она кивала и качала головой в ответ на задаваемые вопросы: да, нет...
Собаковод был симпатичный человек лет тридцати пяти, с военной выправкой и невзрачным лицом. Красноватый шрам, вроде следа от многолетней фуражки, пересекал лоб. Он возник за спиной Новенькой, обе собаки повернули к нему морды.
– Вы бы пересели на подветренную сторону... Ветер поднимается, – посоветовал он Новенькой.
– Как? – переспросила она.
– Чтоб в лицо не бил... – Он подал ей руку, собаки встали, словно уступая ей дорогу.
– Как хорошо, что вы с собаками здесь. – Новенькая погладила плотную шерсть овчарки. Овчарка улыбнулась. – В детстве у меня были собаки, когда мы в деревне жили... А в городе я уж только кошек держу.
Мужчина обрадовался:
– Разумно, очень разумно. Я тоже в доме только кошек держу. Я ведь профессиональный собаковод. Двадцать лет с собаками. Сотни воспитал. Уверен: собак в доме держать нельзя. – Губы его дернулись, сорвалось горестное: – Да и вообще...
