Луна светила в полглаза. Гили пересек вырубку и сунулся в первый от края леса кош — там со своими ребятами жил Рандир.
— Стой, кто таков? — окликнул его ночной стражник, сидевший на земляной крыше. Их там было двое, оба завернуты в бурые овчинные плащи — так что поначалу Гили их и не заметил среди торчащих из крыши палок, на которые были натянуты для просушки разные вещи.
— Руско, — отозвался он. — Своих не видишь?
— А-а, точно Руско. Чего тебе среди ночи?
— Князь требует Рандира.
Один из стражников спрыгнул с крыши, нырнул в дверь — и не успел Гили сосчитать пять дюжин, как из коша, зевая во весь рот и застегивая на ходу кафтан, вышел Рандир. Часовой вновь полез на крышу, а Руско пошел к другому кошу — вызвать Авана.
Наконец, все трое были в коше у Берена. Тот уже затеплил каганец, поставил на стол ковш с элем, развернул холстину с резаной холодной олениной.
— Ешьте, если кто хочет — я сыт.
— Мне выйти? — спросил Гили, не дождавшись приказа. Иной раз он присутствовал на таких совещаниях, но чаще его выставляли.
— Останься, — строго велел Берен.
На столе лежало еще что-то, накрытое холстиной. Когда Рандир и Аван отпили по глотку эля — есть никто не стал — Берен снял холст, закрывающий странный круглый предмет.
Руско и Рандир при виде его не сумели удержать удивленного вздоха. Это было что-то вроде светящегося стеклянного шарика — только больше, примерно с голову младенца. Каганец отражался в темном стекле, и тени оно отбрасывало тонкие, потому что было очень чистым. Берен взял темный кругляш в ладонь, слегка подбросил — и по увесистому шлепку Гили понял, что шар тяжел.
— Вы никому не расскажете об этой штуке. Под пыткой или при смертной угрозе вы должны молчать о ней. Потому что если она попадет в руки Моргота — ничто в Белерианде не сможет укрыться от его глаз, — Берен не думал, что все будет так ужасно, но нагонял страху на всякий случай.
Гили замер, в животе у него похолодело, когда темный шар на ладони Берена осветился изнутри серебристым сиянием.
— Подойдите ближе и смотрите, — сказал он.
Все они сделали шаг вперед, как зачарованные. Сияние шара уже не было серебристым — это был свет яркого осеннего дня в горах. В глубине кристалла им навстречу летели вершины Эред Горгор.
— Когда в середине хитуи окончатся осенние бури, вы трое должны будете пересечь Эред Горгор в том месте, где пересек его ты, Аван. Вы понесете эту вещь с собой. Что бы ни случилось, вы пойдете и возьмете ее с собой. Узнаете ли вы эти места?
В глубине шара заблистала синевой озерная гладь.
— Тарн Аэлуин, князь… — сказал Рандир.
— Тарн Аэлуин, — повторил Берен. — Западный берег. Маэд и Гваэд, — над озером возвышались два покрытые лесом холма. — И распадок меж ними.
Теперь все в шаре виделось как бы с высоты человеческого роста.
— По весне и по осени этот распадок легко найти из-за вейдх. Там, где над распадком смыкаются деревья — найдите каменный курган.
Курган был высок, выше человеческого роста; весь обомшел и местами был обвит тонкими побегами симбелина.
— Здесь вы спрячете шар, — сказал Берен, — В этом кургане. И будете оставаться неподалеку, пока я не отыщу вас.
Сияние в шаре померкло, а потом и вовсе погасло.
— Никто не должен знать о нем, — напомнил Берен. — Даже никто из наших. Если я… не смогу прийти. Если вы не будете знать, где я — оставайтесь в Дортонионе всю зиму, а весной, перед сходом снегов, пусть любой из вас вернется на то место и возьмет шар в руки, как это делал я. Смотрите в него пристально и думайте о князе Маэдросе. Сосредоточьте на нем все свои мысли, и когда он появится в шаре — говорите с ним. Но делайте это только если за зиму так и не узнаете ничего обо мне. Или если узнаете доподлинно, что я мертв или же в плену. И — никому, никогда не выдавайте тайны шара. Если вам будет суждено умереть — путь она умрет вместе с вами. Клянитесь мне в этом.
— Клянемся, — Гили немеющими губами повторил это за двумя другими.
— Сейчас я скажу вам то, что объявлю завтра всем: я ухожу. Возвращаюсь под тень. Готовьтесь и не ослабляйте бдительности, потому что время близко. Я отправляюсь поднимать Дортонион. Если мне не удастся — это будет вашим делом. Теперь идите.
— Хозяин, — в растерянности проговорил Гили.
— Молчи. Идите, фэррим, а ты, Руско, ложись спать.
Аван и Рандир покинули землянку, а Берен спрятал потухший шар в изголовье постели.
— Дар государя Финрода, — сказал он. — Когда я уйду — береги его пуще глаза, Руско.
— Ты же сказал, что возьмешь меня с собой, мардо, — Гили было стыдно признаться себе — но он испытал облегчение когда узнал, что придется идти еще не скоро.
— Я передумал. Там, куда я пойду, ты не пройдешь со мной. Кроме того, я пойду быстро. Как эльф.
— Медленно полетишь?
— Ага.
Увидев, как Гили приуныл, Берен потрепал его по подбородку.
— Я разрешу тебе проводить себя до того места, где оставлю коня. Оно и хорошо, что Митринор не придется самой искать дорогу назад. Жаль было бы, если бы такая кобыла попалась волкам.
Гили не мог уснуть в эту ночь. Он ворочался, слушая, как за загородкой всхрапывают кони, кутался в одеяло и лишь перед рассветом задремал.
* * *
Листва уже сделалась желтой и ломкой по краям, но держалась на деревьях.
— Когда она облетит, я уйду, — сказал Берен.
— Мудрое решение, — согласился Финрод. — После этого как раз выпадет несколько теплых дней. Предгорья Криссаэгрим поросли лесом — тебе будет где укрыться. Нет лучшей постели, чем листья, недавно опавшие.
— Есть, — непонятно зачем возразил Берен. — Хороший стог сена. Но орки не мечут сено в стога…
Они сели на берегу реки. Желто-зеленые листья время от времени срывались с ясеня и плыли по воде корабликами, или семена, кружась, тревожили гладь Миндеба. На другом берегу — словно облако висело над подлеском — возвышались дубы Дориата.
— Будем дожидаться ночи? — спросил Берен.
— Нет нужды.
Как тогда, в летнюю ночь, из котомки появился Палантир.
— Что мне делать? Куда смотреть? — спросил Берен, сжимая камень в ладонях.
— В себя. В прошлое, — ладони Финрода легли сверху. — Странствуй дорогами своей памяти, растворись в ней и исчезни, не думай больше ни о чем.
…Это была радость — но радость далась ему нелегко. Какой-то частью себя он все время помнил, что переживаемое им — не более чем яркие, зримые образы предельно обостренной памяти. Больно было заново переживать встречу — уже зная о предстоящей разлуке. Словно бы раздвоившись, Берен с одной стороны следил за своими странствиями и метаниями, а с другой — блуждал заколдованными тропинками, обретал речь при обжигающе страшной мысли о том, что Лютиэн сейчас уйдет, бродил с ней по лесным полянам и бежал из дома своего заточения, чтобы признаться ей в любви. И дальше, дальше… Финрод предупредил, что скрывать ничего будет нельзя. Это условие он произнес едва ли не с большим трудом, чем Берен на него согласился. Но теперь ему было все равно. О, что это была за сладкая отрава. Какая радость, что он не додумался до этого сам и раньше — кто знает, а вдруг слабость одолела бы и он бы позволил Камню выпить всю свою жизнь…
