— Государь, — тихо сказал он. — Ном, опомнись. Это не предвиденье было тебе, это фэйр гонит тебя на смерть.
— Какое тебе дело, — так же тихо и чеканно произнес Финрод, — до того, как я различаю знамения. Какое тебе дело до этого, Берен, пока ты называешь меня своим королем, а я тебя — своим вассалом? Я говорю, что желаю идти на север; что желаю первым из воинов нашего союза ступить на свою землю, захваченную врагом. Я хочу своим мечом провести вновь те границы, защищая которые, пали мои братья. Такова моя королевская воля. И что же я слышу от тебя? Те же речи, что и в тронном зале Нарогарда. Так значит, и ты отрекаешься от меня?
Берен почувствовал, как смертная тоска обступает сердце, а кровь от лица отходит.
— Ном, — прошептал он. — Если я должен отречься от тебя, чтобы спасти — я это сделаю. Пусть ты будешь меня презирать, пусть ты проклянешь мое имя — но ты будешь жить. Ты же подарил мне жизнь — как я могу рассчитаться за нее смертью? Ты протянул мне нить надежды — пусть и тонкую. Как же я могу повести тебя на гибель? Нет, король Ном, беорингам ведома благодарность.
— Вот как? — теперь Финрод тоже шептал. — Тогда почему ты отказываешь мне в моей надежде? Почему предлагаешь то, на что согласится только трус — жизнь? Чем ты соблазняешь меня, лицемер? Тем, что сам презрел, согласившись на условие Тингола?
— Ты знаешь, что без нее я не смогу жить.
— А я не смогу жить, зная, что все клинки и крепости этого мира не спасут меня и мой народ от Рока Нолдор. Или ты мнишь себя единственным любящим на этом свете? Тебе ведомо, кого покинули мы — там, на самом дальнем и прекрасном из берегов? Кого покинул я? Ты знаешь, как страшно это звучит в устах Владыки Судеб: никогда? Поистине, я рад, что мой верный вассал так заботится обо мне: его кровью я куплю себе еще несколько тысяч лет, полных тоски — пока моя плоть не сгорит дотла в огне моей души!
Последние фразы он произнес громко — и некоторые эльфы невесело засмеялись. Громче всех — Лауральдо: так смеются обреченные; так смеялся сам Берен в тронном зале Тингола.
— Так вы ищете смерти, эльдар? — спросил он, обведя всех их взглядом, особенно задержавшись на Аэглосе, который был и синдар, свободных от проклятья Мандоса, и юном Айменеле.
— Не смерти, Берен. Избавления, — ответил Эдрахил.
— В доспехах Судьбы есть брешь, — словно бы сам себе сказал Кальмегил.
— И вы знаете, куда бить? — не веря себе, спросил человек.
— Туда же, куда и ты, — улыбнулся Нэндил.
— Да вы обезумели, бессмертные!
— А! — весело сказал Менельдур. — Он заметил. Ты был прав, Инглор: они быстро соображают. Всего лишь пять раз обновилась луна.
Берен махнул рукой — он чувствовал себя набитым дураком.
— Может быть, я и найду треклятую щель в доспехах судьбы, — проворчал он наконец. — Хоть и не знаю, где она. Находит же собака травку, когда мается животом — хоть и не училась у знахарки. Однако есть тут задачка посложнее всех этих ваших нолдорских мудрствований, а именно: где здесь брод?
Эльфы переглянулись.
— Конный брод выше по течению, если выступить сейчас — достигнем его к полудню, — сказал Эдрахил. — Но зачем он тебе — разве кто-нибудь из нас верхом?
— Я вижу ольху и вяз, которые тянут ветки через поток так, словно хотят обняться, — сказал Лауральдо. — А для меня брод всегда там, где есть два крепких дерева на разных берегах — и веревка.
— Если Берену понадобятся две веревки, — сказал Нэндил (улыбка его была щедрой на вид и терпкой на вкус, как рябиновая гроздь). — То есть и у меня.
— А если три… — вставил Аэглос.
— Три мне понадобятся, когда я ослепну, охромею и потеряю все зубы! — прорычал Берен, уже измученный насмешками. — А пока с вашей милости обойдусь и одной!
Сам он не стал брать веревку, потому что не умел как следует вязать хитрые узлы, выдерживающие сильное натяжение, но распускающиеся при искусном рывке. Оставлять же за собой следы в виде веревки — не хотел.
Его слова об одной веревке были в немалой степени бравадой — по канату он бегал довольно давно. Но, ступив с ветки на чуть упругую под его весом серую веревку, он с облегчением понял: тело помнит, как проделывало эту штуку. Единственная слабость, которую он себе позволил — балансировать одолженным у Вилварина копьем.
Он переправлялся предпоследним. Последним был Айменел. Глядя на его тонкий, хрупкий стан — всего несколько мгновений, пока он перебегал между деревьями — Берен вспомнил песнь о девушке, которая ходила за своим возлюбленным в страну мертвых, и перебегала пропасть по волоску богини, протянутому между скал.
Айменел, высвобождая из развилки вяза копье Кальмегила, дернул за веревку особым образом — и волосок богини оборвался, серебряной змейкой щелкнув по воде…
* * *
Не успели они отойти от переправы и на лигу, как ветер сменился и принес запах гари.
Айменел взобрался на высокий клен и увидел, что немного восточней и в самом деле что-то горит. Более того, сказал Аэглос, это явно дым горящего жилья.
Берен с удивлением понял, что все ждут его решения.
— Туда, — сказал он, предчувствуя худое.
Отклонение с пути предвещало задержку на полдня, но Берен не так торопился в Теснину Сириона, чтобы горевать по этому поводу. Ближе к вечеру они достигли источника дыма.
Это была землянка «вольного охотника», завершавшего свой промысел и собиравшегося возвращаться зимовать на какой-нибудь хутор. Здесь были уже опасные места, эльфийские стражи границы и Бретильские Драконы схлестывались тут с орками — и оттого селиться к северу от реки на время летнего промысла решались только отчаянные головы: беглые рабы, конокрады, убийцы, скрывающиеся от кровной мести, соблазнители, сбежавшие с чужими женами, прокаженные или меченые страшным проклятьем…
Кем были этот человек и две его женщины, Берен не знал. Скорее всего, он промышлял кражей молодого скота по весне, когда подсчитать приплод трудно даже бывалым пастухам, летом выпасал его вдали от княжеской и королевской власти, а по осени продавал, обеспечивая себе зимовку, перебиваясь между делом охотой, бортничеством и продажей сплетенных женщинами корзин. Попадись троица Бретильским Драконам — Берен заключил бы их под стражу и справился бы о них у Халдира, и, буде кто-то окажется нарушителем закона — выдал бы их халадинам головой. Но теперь они были мертвы, и вопросы об их прегрешениях предстояло решать Намо Судии, а Берен должен был решить: мстить за них или нет.
Опытным глазом он быстро прочел все знаки, что оставили орки, уходя. Мужчину убили сразу. Над его трупом уже потрудились лисицы и муравьи. Женщин заставляли готовить на всю ораву, время от времени насиловали… Часть орков жила здесь два дня или три, часть подалась на юг, где у них была стычка. Видимо, хотели сделать несколько набегов, опираясь на эту стоянку — но в первом же потерпели поражение. Оттуда принесли двоих раненых. Один из них догорал вместе с крышей землянки — самый сложный погребальный обряд, на какой оказались способны драпающие орки. Второй, видимо, нашел в себе силы подняться и идти. Погони за орками или не было, или им удалось оторваться — во всяком случае, они провели здесь какое-то время, пользуя раненых и глумясь над женщинами. Если бы не вызванная поражением досада, обе остались бы живы. Может быть, даже свободны. Но оркам хотелось сорвать на ком-то злость — и обеих несчастных распяли на земле, приколотив деревянными колышками, а потом насиловали до смерти. Затем орки перерезали весь скот, и какой не смогли унести на себе — бросили туда же, на крышу горящей землянки.
