Корни аира,
Пронзая бесплодный песок,
Чистую влагу пьют.
Все сочли это порывом высокого благородства. Илльо рассуждал немного иначе: семья тяготила бы его. Связь без семьи — этому противилась его природа.
Поначалу он изо всех сил хотел быть человеком. Да и как он мог бы быть эльфом — рожденный от человека, воспитанный в Твердыне… Но в мыслях, движениях, в разных мелочах, заметных порой только ему — прорывалось… что-то. И он научился это использовать. Он любил тайну, прохладный папоротник. Таинственность, одновременно влекла людей и удерживала их на некотором расстоянии. А внешность, бесспорно эльфийская, добавляла ему таинственности.
В трапезной уже присутствовали все остальные. Эрвег, Солль, Этиль, Даэйрет… Человек, с которым собирались познакомить Илльо, вошел почти одновременно, через другую дверь. Тхуринэйтель сопровождала его.
Выглядел он как… как обычный беоринг. Высокий, немного сутулится, но смотрит открыто, не пряча глаз. Серые глаза, темные волосы, прорезанные седыми прядями. Ранние морщины — в углах глаз и между бровей.
— Suilad, — полуэльф решил сделать первый шаг. — Меня зовут Илльо.
— А меня — вот так зовут, — человек показал, как подманивают пальцем, потом с грохотом отодвинул стул и сел. Илльо последовал его примеру, не желая, чтобы первая же дерзость сломала трапезу и беседу.
— Это Берен, сын Барахира, — легко, почти небрежно сообщил Ортхэннер.
Даэйрет уронила вилку. Самая младшая, она хуже всех держала себя в руках.
— Наемный убийца нолдор… — вырвалось у нее.
— Ошибаешься, малышка, — Берен, как ни в чем не бывало, обмакнул кусок хлеба в подливу. — Наняли меня Гортхаур, а для нолдор я убивал по зову сердца.
Илльо взглядом в упор вызвал Берена на встречный взгляд.
— Я рад тебя видеть, — сказал он.
— Здесь все были рады. Болдог чуть не прослезился.
— Давно мечтал скрестить с тобой меч, — поддел Илльо, и горец вскинул голову.
Есть! Попал.
— У тебя будет случай, — широко улыбнулся Гортхауэр. — Пойти танцевать с мечами можно хоть сегодня, через час-другой после трапезы.
— А зачем ждать? — вдруг сказал Илльо. — Я, например, не хочу есть.
— Я тоже, — Берен поднялся одновременно с ним. — Пойдем.
Илльо взглядом спросил разрешения у Гортхауэра и тот кивнул: можно. Эрвег не смог устоять перед соблазном посмотреть, и, само собой, увязалась Даэйрэт. К ним присоединилась и Тхуринэйтель.
Дорога в зал для занятий была Илльо знакома — он застал этот зал еще таким, каким его покинули эльфы, и проследил за тем, чтобы там ничего не изменилось. Чтобы орки не тронули деревянных болванов на цепях, не разворовали затупленные учебные мечи и не загадили пол. Им здесь вообще не давали воли — Гортхауэр, штурмуя этот замок, хотел его взять целым и невредимым, со всеми запасами и сокровищами.
Илльо никому не уступил первенства. Он выбрал длинный и тонкий эльфийский меч, и, еще не глядя на Берена, знал, что тот выбрал такой же. Этот зал не обогревался ничем, кроме тепла разгоряченных поединками тел, и сейчас в пустом и полутемном помещении было холодно; с дыханием из губ вырывался пар, но Илльо сбросил куртку и рубашку, чтобы они не пропахли потом, и то же самое сделал Берен. На его груди и животе было несколько синяков — кто-то недавно бил его под вздох. Похоже, двигаться ему это не мешало. Гортхауэру действительно пришлось обойтись с ним жестко — но в целом ему посчастливилось: Илльо встречал людей, с которыми Гортхауэру пришлось обойтись еще жестче. Хорошо, если через месяц лечения они вставали на ноги. Что поделать, война есть война.
— Шлемы, наручи? — спросил Илльо.
Берен пожал плечами.
— Что мы, щенки?
Илльо обрадовался. Он не любил на учебном круге пользоваться защитными приспособлениями. Лучше все время сражаться так, словно доспехов, даже самых легких, на тебе нет. А Берен едва ли настолько неумел, чтобы убить его случайно и настолько глуп, чтобы убить его нарочно.
С первых же звонких ударов он понял: перед ним мечник далеко не средней руки. Берен двигался быстро, наносил удары сильные и хлесткие, Илльо отбивал их не без труда. Отбивал и радовался тому, какой хороший противник ему достался. Он умел радоваться таким вещам.
По его знаку Эрвег отпустил с крюка первого болвана. Без предупреждения, без слова — но Берен вовремя заметил несущуюся к нему тень и увернулся. Отразил два выпада Илльо — болван понесся обратно на закрепленной в потолочной балке цепи. Берен шатнулся, пропуская его перед собой, и, восстанавливая равновесие, ударил по нему мечом. Потом отскочил и держался так, чтобы болван раскачивался на пути Илльо, мешая тому сражаться.
Эрвег и Даэйрэт отпустили еще двух болванов — те были закреплены в других местах и раскачивались по другим линиям. Совместное движение всех трех стало настолько непредсказуемым, что Илльо первым пропустил одного и получил вскользь по левому плечу. Упав в опилки, он тут же откатился подальше: Берен не собирался великодушничать, позволяя ему встать; а впрочем, по неписаным правилам учений в Аст-Ахэ так и должно было поступить: ведь в настоящем бою тоже не будет игр в благородство. Откатившись, Илльо вскочил и снова кинулся в атаку. Тени метались в такт рывкам факельного пламени. Клинки разбрасывали искры. У обоих противников было уже по два поражения. Берен нападал очертя голову. Неужели он и в настоящем бою держится правила «лучше два трупа, чем ни одного»? Едва ли. Так он не протянул бы в одиночку четыре года.
Манера боя у него была похожа на эльфийскую — что неудивительно — однако он больше, чем эльфы, полагался на рубящие удары. Эльфы только в общей свалке рубили сплеча, в поединке они предпочитали глубокие колющие выпады, нацеленные в сочленение доспехов. Если такой удар поражал насмерть — то смерть была мгновенной, если он ранил, рана выходила чистой и легкой. А в рубке острый меч размашистым ударом кромсает все: доспехи, плоть, кости… И хорошо, если быстро истекаешь кровью — а ведь можно умирать часами…
Но колющий удар — это роскошь, которую может себе позволить только мастер. Берен был мастером, но не был любителем роскоши. Ему было все равно, как достать противника, главное — достать. Действенность подобных ударов он когда-то познал на себе: от плеча через всю грудь тянулся шрам.
Однако же уставать он начал первым. То ли беседы с Гортхауэром не прошли так просто, как он поначалу показывал, то ли он скверно выспался, потому что начал сбиваться с дыхания. Чтобы не унижать его поражением, Илльо прекратил поединок. Закончить вовремя, так, чтобы никому не было обидно — тоже искусство.
Когда Берен ставил меч в прорезь стойки, Илльо увидел на его спине старые рубцы и свежие синяки: широкие и длинные, как от дубины. Илльо понял горячность, с которой противник кидался вперед: тот знал, что быстро ослабеет от боли.
