Книги принесла ей та самая женщина-бард, Эленхильд. Рожденная в Средиземье, она питала тягу к валинорской мудрости, и когда Финрод пожелал создать хранилище книг и записей, среди первых взялась за эту работу. Она объяснила Лютиэн правила чтения тенгвар и по ее просьбе принесла из книгохранилища записи Финрода о людях.
Эленхильд не скрывала, что считает заточение Лютиэн делом неправедным, но помочь ничем не могла. Стражи не имели права запретить ей, барду Нарготронда, входить к Лютиэн, но всегда присутствовали при их встречах и следили, чтобы, кроме книг, ничто не перешло из рук в руки.
Лютиэн читала записи Финрода о людях, изложение их легенд и перевод на эльфийские языки их песен. Лютиэн узнала одну из легенд, слышанную некогда от Берена: будто бы Аладар, отец их народа, был так силен и горд, что соперничал с богами. Боги же тогда воевали с Мэлко, но, зная, что их удачи на это не хватит, приготовили большой котел с удачей, чтобы выпить на пиру и на другой день одолеть. На этот пир они собрались позвать и Аладара, но Мэлко испортил богам их затею: он рассказал Аладару, что боги замышляют убить его, дабы править миром без помехи от людей. Они поднесут ему чашу с удачей, но сами выпьют больше, и одолеют его. Аладар в гневе явился на пир, по праву гостя получил большую чашу с удачей первым и осушил половину чаши одним глотком, а остальным осталась только вторая половина на всех. Мэлко предложил Аладару союз, но тот с презрением отверг его — после того, как его удача равнялась удаче всех богов, он считал, что ему нечего бояться. Тогда хитрый Мэлко, который боялся и богов, и Аладара, предложил богам переговоры. На переговорах он сказал, что Аладар желает изгнать всех богов за круги мира. Боги обеспокоились, и Мэлко посоветовал им изготовить точно такую же чашу, но с неудачей. Боги сделали по его совету, и снова на пир явился предупрежденный Мэлко Аладар, и получил чашу первым, и уполовинил одним глотком… И в этот миг ноги его подкосились и голова отяжелела так, что он упал навзничь и свалился с той высокой горы, где было обиталище богов. С тех пор, гласит человеческая легенда, удача и неудача ходят за людьми вместе, и нет такого счастья, за которое не пришлось бы платить горем.
Приписка Финрода гласила: «Как и многие легенды и сказки людей, эта не является достоянием Мудрых, но представляет собой всеобщее знание. Иные говорят, что такого рода сказки нарочно выдуманы, дабы вводить в заблуждение простецов, но я думаю иначе. В самом деле, Мудрые видят причину человеческих несчастий совсем в другом, но и эта легенда повествует о соблазне от Мэлко: отец людей пожелал сравняться силою со всеми богами вместе взятыми. Здесь есть зерно от некоей истины, которую в чистом виде не хранит ни одно людское предание, но каждое — по ее осколку. Некогда люди прогневили Отца, и стыд за это гнетет их так, что напрямую рассказать об этом они не в силах, но выражают свою печаль об утраченном блаженстве образно».
Лютиэн отложила свиток. Берен, Берен, что же ты наделал? Что с тобой сейчас, чем они тебя держат? Должна ли я отправиться за тобой в стан врага, как княжна Айад из твоих сказок — за своими семью братьями? Или тебя уже не спасти? Где Финрод? И что с ним сделали?
Она легла и лежала, пока ее дыхание не выровнялось, потом опять встала и возложила на столик свиток — первый попавшийся. Это снова был почерк Финрода. На мгновение Лютиэн словно увидела его сосредоточенное, даже суровое лицо, склоненное над бумагой. Как обычно, описывая беседы с людьми, Финрод писал о себе в третьем лице.
"И вот вышло так, что однажды весной Финрод гостил в доме Белемира; и разговорился он с мудрой женщиной Андрет, и зашел у них разговор о людях и об их судьбах. Ибо незадолго до того (вскоре после праздника Середины зимы) скончался Борон, владыка народа Беора, и Финрод был опечален.
— Горестно мне видеть, Андрет, — говорил он, — что народ ваш уходит так быстро. Вот ушел Борон, отец твоего отца; ты говоришь, что для человека он прожил долго, но я едва успел узнать его. На самом деле, мне кажется, что совсем недавно повстречал я Беора на востоке этого края, однако же он ушел, и сыновья его тоже, а вот теперь и сын его сына.
— С тех пор, как мы перешли Горы, — сказала Андрет, — прошло больше сотни лет. И Беор, и Баран, и Борон прожили за девяносто. Прежде, чем мы пришли сюда, мы уходили раньше.
— Значит, здесь вы счастливы? — спросил Финрод.
— Счастливы? — переспросила Андрет. — Человек не бывает счастлив. Уходить, умирать — всегда горестно. Но здесь мы увядаем не столь быстро — хоть какое-то утешение. Тень чуть-чуть рассеялась".
Лютиэн вздрогнула, поняв, что держит в руках. Тот самый свиток, по копии которого Берен учился чтению и письму — ведь Финрод не мог не отдать Андрет запись беседы с ней. Андрет была неграмотна, вспомнила она, и Берен пересказывал ей этот athrabeth наизусть. Каждое слово этой беседы он носит в своем сердце… Лютиэн пододвинула к себе светильник, сделала пламя поярче и начала читать внимательнее.
"— Все вы, эльфы, думаете, будто мы умираем быстро от природы. Будто мы хрупкие и недолговечные, а вы — могучие и бессмертные. В ваших легендах говорится, что мы — «Дети Эру», но мы и для вас — всего лишь дети. Вы нас, конечно, любите, но мы — низшие создания, и вы смотрите на нас сверху вниз, с высоты своей мощи и мудрости, и снисходительно улыбаетесь — или жалеете нас — или качаете головой.
— Да, ты близка к истине, — вздохнул Финрод. — Это можно сказать про многих моих сородичей. Но не все так думают. Я так не думаю. Но пойми, Андрет — мы не в шутку зовем вас Детьми Эру: этим именем мы не шутим, и не поминаем его всуе. Мы говорим так, ибо знаем — а не потому, что так говорится в наших легендах. Мы считаем вас своими родичами, и родство наше (и в hroa, и в fea) теснее, чем общая связь, что объединяет нас со всеми прочими тварями, живущими в Арде, и этих тварей между собой. Мы любим всех, кто живет в Средиземье, по мере их достоинства: зверей и птиц, что дружат с нами, и деревья, и даже прекрасные цветы, что увядают быстрее людей. Когда они уходят, мы тоже жалеем о них, но мы считаем, что это — часть их природы, такая же, как их рост или цвет. Но о вас, наших ближайших родичах, мы скорбим куда сильнее. Но ведь в Средиземье все недолговечно, так почему же мы не можем думать, что и ваша краткая жизнь — часть вашей природы? Разве сами вы думаете иначе? Из твоих слов, из горечи, что слышится в них, я понял, что вы считаете, будто мы заблуждаемся
— Да, государь, — сказала Андрет, — я думаю, что вы заблуждаетесь, как и все, кто думает, как ты, и что само это заблуждение — от Тени".
Так вот, какую рану носит в сердце Берен… Если он держался той же веры, что и его родственница — то должен полагать людей бессмертными изначально, как и эльфы… Но это какая-то нелепица — бессмертные Смертные… Она читала внимательно, стараясь не пропустить ни единого знака. Так же жадно, наверное, Финрод слушал речи Андрет — та загадка, которая таилась в людских легендах, обещала открыть перед ним разгадку…
«Ведь из легенд истину (если она там есть) приходится вымолачивать, как зерно из снопа. А в обмолоченном зерне всегда остаются плевелы, а вместе с плевелами часто бросают на ветер и зерно. Но в моем народе, от мудреца к мудрецу, через вековую тьму, передается предание, будто люди теперь не такие, как были раньше, и природа их не та, истинная, что была вначале. У мудрецов народа Мараха говорится об этом больше — они еще хранят в памяти имя Того, Кого вы зовете Единым, а мой народ почти забыл о Нем. Так учила меня Аданэль. У них ясно сказано, что люди недолговечны не от природы — их сделало такими коварство Владыки Тьмы, которого мы не именуем».
