Эльф крикнул и рассек вихрь своим мечом — и тут все кончилось. Пропали сияние и тьма, нездешняя смертная тоска отпустила Берена, а Фейнарин повалился лицом вниз, разом сделавшись мертвее камня, и меч его Саурон пинком отшвырнул в сторону.
— Возьмите его, — сказал майя.
У Берена выбили самострел и обломок меча, свалили на землю и принялись избивать ногами и древками копий. Их ярость спасла его: они не стали тратить время на его доспехи, и кольчуга со стеганкой смягчали удары, которые иначе переломали бы все ребра. Берен не сопротивлялся, только закрывал здоровой рукой лицо и голову.
Наконец, гнев противников немного утих и они вспомнили, что Берена велено взять живым. Удары и пинки прекратились. Горец перевернулся на спину, открыл один глаз — и в разрыве облаков увидел Карнил.
«Я пришел, Ном…»
Откуда-то издалека донесся звук — точно со всего маху врезали сапогом по мешку с гвоздями. Карнил обрушился вниз, обернулся огненным всадником, в котором Берен узнал Оромэ-Ндара — и пронзил горцу левый бок раскаленным копьем.
* * *
Рыцари Аст-Ахэ — не орки, и не в их обычае издеваться над пленными.
Но Берен был предателем — поэтому на него правила чести не распространялись. Он обманом проник в замок — поэтому его избили, как раба. Он опозорил одеяние рыцаря Аст-Ахэ — поэтому с него сняли не только доспех, но и всю верхнюю одежду, оставив ему холодной весенней ночью лишь нижнее платье. Он предал Учителя и Гортхауэра — поэтому его заколотили в колодки на дворе перед орочьим хэссамаром.
Колодка потемнела и слегка рассохлась — видимо, ее давно использовали для наказания провинившихся орков. Саурон слишком ценил своих людей, чтобы так их унижать. «Коснись моих ран и смой мою кровь», — повторял Берен про себя слова древней молитвенной песни, с которой обращались к Элберет попавшие в плен воины. — «Дай мужество мне. Никто моих слез не увидит…»
Мир сузился до квадрата из девяти камней брусчатки — ровно столько он мог разглядеть, не поворачивая головы. Эти камни — выщербленный, вытертый ржаво-красный гранит — что-то ему напоминали. Ах, да. Тот самый гранит, из которого сложены стены Каргонда. Проигравший, плененный и униженный — Берен стоял на своей земле.
Эти камни добывали в разломе неподалеку от перевала Нахар. Эльфы размечали огромные каменные плиты мелом, в каких-то местах, лишь мастерам известных, молотком и зубилом выбивали дыры — и забивали в эти дыры деревянные клинья, которые непрерывно поливали водой. Разбухшее дерево разрывало камень на почти ровные ломти — и тогда вступали в дело каменотесы: раскалывали эти ломти блоками, выравнивая края До того горцы складывали башни из неотесанного камня — эльфы научили человеческих мастеров находить в породе эти линии наибольшего напряжения, места, где камень сам хочет расколоться — так, что скол порой получается такой ровный и гладкий, словно камень уже отполировали…
Эльфы — где они? Живы ли? Как давно Саурон узнал о мятеже? Что он с ними сделал?
Что Саурон сделает с самим Береном — его почти не волновало. Он так отупел от усталости и глухой сердечной муки, что перестал бояться. Мышцы горели, а спасительное беспамятство никак не приходило. Хотелось пить. Постоянного голода он уже не замечал. Донимал холод: плетеная льняная рубашка хорошо впитывала пот, но плохо сохраняла тепло, если не была поддета под кожаную куртку.
Орков разогнали на починку моста и на отдых, как понял Берен из обрывков разговоров. Сменился охранник — теперь это был высокий белокурый парень, совсем еще молодой; его чистый голос до рези в горле напомнил голос Руско.
Пытка неподвижностью длилась, и вскоре началась вторая: после полуночи (Берен слышал удары колокола, отмечающие стражи) хлынул дождь. Сначала горец пытался повернуть голову, ловя высохшим ртом капли, слизывая их с мокрых волос — потом стало слишком холодно. Он вымок до нитки, вода под ногами собралась в лужу, холод пропитал каждую частицу тела — порой ему казалось, что он сросся с колодкой, такой же холодный и безразличный ко всему, как эта деревяшка. Порой же холод был как тысяча ножей, кромсающих тело на ломти. Берен вспоминал все, что было теплого в его жизни: потрескивание дров в очаге, длинный пастушеский плащ из овечьей шерсти, бархатистые бока лошадей, белую, полупрозрачную чашку квенилас в ладони, солнечные лучи в серебряных кронах деревьев Нелдорета…
Тинувиэль…
Это, последнее воспоминание принесло облегчение — а потом и забытье.
Он очнулся оттого, что стало суше и теплее. Стражник сменился — и, вернувшись, накрыл пленника попоной.
— Зачем? — спросил новый часовой. — Он заслужил все, что получил. Даже больше.
— Но мы же не орки, — сказал молодой.
— Повелитель все равно казнит его.
— Так что, тебе хочется помучить его перед смертью?
— Никто не разрешал тебе укрывать его.
— Никто и не запрещал.
— А, делай что хочешь
Берен хотел поблагодарить белокурого — но губы не слушались.
Время стало чередой бесчисленных провалов в черноту обморока — и возвращений к черноте бытия, нарушаемой только отсветом фонаря на мокром граните. Он терял сознание, голова повисала, передавливалось горло — и, задыхаясь, он снова приходил в себя.
Когда это случилось в последний раз — свет фонаря разбавили розоватые отсветы восходящего солнца, отброшенные в Ущелье Сириона вершинами Эред Ветрин. Дождь прекратился — и стражник скинул с заключенного попону.
Берен продержался до настоящего рассвета, и совсем уж было собрался снова в обморок — как вдруг обнаружил перед собой того самого белокурого стражника. Склонившись к нему, парень подносил к его губам чашку с похлебкой из солонины. Горец выпил — и на этот раз сумел прохрипеть слова благодарности. Белокурый, скатав попону, перебросил ее через плечо.
— Не думай, что я делаю это ради тебя, — сказал он. — Это просто во имя человечности.
— Эльфы, — выговорил Берен. — Заложники. Что с ними?
— Я слышал, что их обезглавили, когда пришла весть о мятеже. Ты напрасно спешил сюда.
Берен уронил голову. Теперь ему было все равно, что случится дальше.
Белобрысый воин ушел — и вскорости за пленником пришли двое орков и одноглазый слуга Саурона. Орки разомкнули колодку, один из них пнул пленника в бок: вставай. Тот не мог ни встать, ни выпрямиться. По приказу одноглазого орки подхватили Берена под руки и поволокли.
Они миновали переход, вошли в башню и потащили горца по лестнице не вниз, а вверх — не в застенок, а куда? В аулу? Саурон разделается с ним в ауле? Впрочем, за эти семь лет аула Минас-Тирит, наверное, всякое видела.
Он не ошибся — стражники остановились в высоком двенадцатиугольном зале с прозрачным, остекленным куполом, бросающим на пол двенадцать бликов диковинным цветком. То самое место, где он когда-то, мальчишкой, принял меч из рук Финрода. Орки остановились в «сердцевине».
