Дальняя дверь открылась, и Берен собрался с силами. Он знал, кто вошел в зал, он узнал походку — тяжелую и упругую, как удар меча о меч. Сейчас каждый шаг сопровождался глухим позвякиванием, будто встряхивали кошель с медяками — на Сауроне была кольчуга. Майя не собирался покидать свое тело, попав под шальную стрелу.
Подойдя к Берену вплотную, он засунул за пояс большие пальцы и остановился, покачиваясь с пятки на носок. Он был бесстрастен, и Берен порадовался, что онемевшее от холода и синяков лицо позволяет ему хранить такую же бесстрастность, хотя бы внешне.
«Дай мне сил умереть хорошо», — попросил он у Элберет.
— И вот ты снова у меня в гостях, князь, — проговорил Саурон. — И снова без приглашения. Как тебе встреча, дорогой мой гость и вассал? Нет ли каких обид?
— Не скажу, что прием был слишком теплый, — горец облизал губы. — Но и что он был слишком сухой — тоже не скажу.
— Ты знаешь, почему все еще жив?
Берен усмехнулся. Еще бы не знать.
— Я не Маэдрос, — сказал он. — Я быстро сдохну.
Саурон покачал головой.
— Нет, горец. Не так быстро, как ты думаешь. Ты, конечно, не эльф, но и человек может вынести довольно много. Ты не умрешь, пока я не захочу. И ты заговоришь.
Берен не мог сомкнуть зубы так плотно, как хотел — болела залеченная чарами скула.
Он ждал вопросов о Дортонионе, о мятеже — но Саурон спросил:
— Как вы смогли обмануть осанвэ? От того, как ты ответишь, зависит как ты умрешь.
Берен встретил взгляд майя таким же пристальным взглядом, пытаясь прочесть по лицу Саурона, как много тот уже знает. В том, что вопрос об осанвэ окажется не единственным, он не сомневался.
Саурон склонился к нему, приблизил лицо так, что Берен чувствовал тепло кожи Гортхаура.
— Говори, — прошептал Саурон. Берен, тоже шепотом, ответил:
— Есть верный способ… Во время допроса… я держал в кармане фигу.
Ему показалось, что голова отлетела, покатилась по плитам пола, которые в бешеном кружении сменялись резными фигурами потолочных балок. Потом кружение остановилось, и Берен обнаружил, что его голова по-прежнему на плечах, только он уже не стоит, а валяется. Никак не получалось поднять голову, не хватало сил. Не хватало сил даже закрыть рот — кровавая слюна тягучей каплей ползла по щеке.
Саурон брезгливо снял запятнанную перчатку и бросил ее на пол. Он еще никогда не опускался до ненависти к своим жертвам. Он сражался, пытал, использовал и убивал хладнокровно, творя лишь необходимое зло. И едва ли не впервые в жизни ему захотелось раздавить кого-то лично, своими руками — и это желание почти ставило его на одну доску с такими низменными орудиями его воли, как Болдог или Скулгур.
По его знаку горца снова подняли на ноги. Берен, преодолев слабость, поднял голову, вытер рот о плечо и улыбнулся. Второй затрещиной майя точно снесет ему голову, и на этом все мытарства закончатся.
Он искал подходяще слово, обидное, как спица в зад, но не находил.
— Итак, Берен, парень, простой, как полено, храбрый, но недалекий… Преданный сюзерену до самоотречения… Влюбленный до беспамятства… Я долго думал, что сделаю с тобой. Чтобы при воспоминании об этом у всех кровь стыла в жилах, а ты в крике сорвал глотку.
— Вели кому-то вроде Тхуринэйтель затрахать меня до смерти. Клянусь, буду орать как резаный.
— Твое пещерное остроумие меня не волнует, горец. — Майя разжал кулак и отошел. — Ты не произведешь впечатления ни на кого здесь, никто не донесет до твоих пастухов весть о том, с каким достоинством, и в каких мучениях погиб сын Барахира. Хотя ты сам понимаешь, что какое тут, к собакам, достоинство. Так что ты не старайся, тебе не для кого собирать душевные силы. Ни для друзей, ни для врагов. У твоей смерти не будет свидетелей. Вообще.
— Что, и ты не придешь полюбоваться?
— Нет. Думаю, что я буду очень занят, если не смогу купить покой за шкуру Фелагунда — твоя стоит слишком дешево.
Берен оказался сбит с толку.
— А кто сказал тебе, что Финрод мертв? — с морозной усмешкой произнес Саурон. — Не всем верь, горец, ты же не вчера родился. Хотя, скорее всего, ваши друзья наплевали и на Финрода. Сбросили со счетов по разряду необходимых жертв. Они пересекут Топи, начнут штурм — и здесь погибнут все, до последнего. Кроме меня — я, понимаешь ли, бессмертен.
— Я об этом жалею больше твоего, Тху.
Все хладнокровие Гортхаура исчезло как по волшебству: рука снова сжалась в кулак, кулак влетел горцу под дых. «Саурон» и «Гортхаур» ему хоть как-то льстили, но в «Тху», «вонючке» — не было и намека на почтительность. Удар был таким, что оркам пришлось отступить на шаг назад. Потом Гортхаур схватил Берена за волосы и дернул вверх, заставляя выпрямиться.
— Ты об этом еще больше пожалеешь… Нет, но скажи, зачем? Зачем?!!! У тебя было бы все — власть, сила, свобода! Ты бы стал первым Королем среди людей! Чего ради ты все это предал? Чего ради ты послал все псу под хвост? Ради этой эльфийской юбки? Так ты получил бы свою девку! Ты мог бы взять ее лишь мечом, потому что даже с Сильмариллом Тингол не отдал бы ее тебе, как ты не отдал бы дочь за трэля! Ты для нее был игрушкой, минутной прихотью, неутомимым в постели жеребцом, каких не водится среди этих полуевнухов-эльфов! Она забыла тебя на следующий день после твоего ухода из Дориата! Берен, ты глупец, ты просрал свой единственный шанс! Почему?
— Саурон, ты не поймешь, — простонал Берен. — Болдог понимал, а ты не поймешь.
— Вот как? И чего же я не пойму?
— Ты родился не от плоти и крови. Будь ты хоть орком, будь у тебя хоть какая-то мать, понял бы. А так — нет. Делай что собирался. Скоро я буду свободен, а ты когда-нибудь захочешь подохнуть — и не сможешь.
Он думал, что Гортхаур снова ударит, но ошибся. Саурон сгреб его за грудки и, встряхнув, посмотрел в глаза. Смотрел своим знаменитым взглядом — и опять холодные порывы запредельного ужаса рвали сознание человека в куски.
— Ты так в этом уверен? — пропел Гортхаур. — Ты так уверен в том, что достиг успеха и жертвы не напрасны? Глупец! Я могу потерять Дортонион, потерять этот замок — легко, ибо эта потеря временная. Силы нолдор и эдайн тают год от года, а наши — растут. И там, на Востоке, все больше и больше прислушиваются к голосу с Севера, а о вас никто даже не знает! Эта мышиная возня в Белерианде занимает Айанто и меня лишь постольку, поскольку нолдор болтаются слишком близко от Аст-Ахэ и все время путаются под ногами. Там, за Синими Горами, лежат огромные земли, и эти земли — наши. Вы, Три Племени — всего лишь жалкая горстка отщепенцев, отправившихся на Запад ради тупой преданности старым богам, и ради нее же принявших сторону обреченных. Ибо нолдор обречены, Берен. Единственная их надежда на Западе, а Запад их проклял, вам же он вовсе ничего не обещал. Ты отыграл для Дортониона пять, ну десять лет — не больше. И знай, когда мы придем в Дортонион второй раз — мы не оставим там живой души. Вот — единственный итог твоей борьбы. Ты — худший и несчастнейший из предателей, ибо своим предательством не смог послужить никому. Финрод умрет, и в его смерти повинен ты. Умрут эльфы — по твоей вине. Пытаясь взять замок, ты погубил множество людей без всякой пользы, и еще многие погибнут до следующего заката. Новое покорение Дортониона будет стоить вам бесчисленных жертв, и это тоже твоя заслуга. Поистине, ты превращаешь в дерьмо все, чего касаешься. Ты еще можешь спасти последнее оставшееся: скажи, каким образом можно обмануть осанвэ — и эльфы будут жить.
