— Сауронов недобиток… — зубы воина стучали, губы слушались с трудом, но он или старался держаться, или еще не полностью пришел в себя. — Тебе придется… подравнять это, mell. Возьми меч…
— Что?
— Меч, говорю… У них на зубах… всякое паскудство… Финрод… умер…
— Да, — Лютиэн поняла, о чем речь.
— Давай, — он оттолкнул ее и уперся левой рукой в землю. Лютиэн подобрала меч. Куда девались страх и неуверенность — она чувствовала в себе силу двоих. Ей нужно сейчас быть сильной за двоих…
— Сюда, — Лютиэн показала на бортик колодца. Берен прошатался четыре шага и свалился на бок рядом с каменной плахой.
— Если не получится с одного удара, — выдохнул он. — Докончи дело ножом.
— Хорошо, — Тинувиэль приняла из его руки тесак, положила на камень. — Вытяни руку.
— Примерься, — он положил руку на бортик. — Замах — от плеча… Придай ему усилие только в самом начале… А потом… пусть просто падает…
Тинувиэль примерилась — на два дюйма выше раны. Подняла меч, ни на волосок не отклоняясь от намеченной линии: с глазомером у эльфов всегда было отлично. Открыв свой разум, свой дух стихиям Арды, сотворила заклинание — клинок меча засветился багровым.
— Давай… — Берен ободряюще улыбнулся из последних сил.
Меч прочертил багровое полукружье, выбил искры из камня, зашипела кровь, завоняло жареным — Берен крикнул коротко, вскинулся и упал навзничь.
Чисто, — Лютиэн мельком разглядела ровный срез куска оскверненной плоти, что остался на камне. С одного удара. Теперь — перевязать. А потом — что потом?
— Берен, — тихо позвала она, плотно обматывая руку оторванным от рубашки подолом.
— Да, малышка… Не бойся, я смогу идти… я дойду… — он выгнулся, царапая ногтями землю, долгий стон разомкнул губы — а потом сознание покинуло его.
Стянув повязку узлом, Лютиэн села на землю, обхватила колени руками и заплакала. Кто мог помочь ей теперь? Никто. Арда, подчиненная в этом краю воле Мелькора, не отзывалась на ее крик о помощи. О том, чтобы продолжать путь по пустыне, взвалив Берена себе на плечи — и думать было невозможно: высокий и при своей сравнительной худобе тяжелый в кости, он был неподъемен. И она сильно сомневалась, что он сможет идти, опираясь на нее, когда — если! — придет в себя. И как далеко они уйдут, прежде чем их настигнут? И сочтут ли нужным гнаться, если Анфауглит сама убьет их — достаточно мучительно, чтобы утолить даже Моргота… Близилась ночь, а они были одни в чужой стране, и слуги Моргота искали их следы. Земля, истерзанная Морготом, корчилась в агонии и не слышала ее, но оставалось еще небо…
Лютиэн поднялась, откинула волосы с лица и запела. Сначала тихо, осторожно, а потом — в полный голос воззвала она к небу, к ветру Манвэ — и ветер переменился, пыль улеглась, а на Западе в облаках открылось окно, полное золотого закатного света.
И черными точками, растущими в размерах, падало с неба что-то похожее на огромные снежинки… Оно росло, росло…
— Орлы, — не веря себе, прошептала Лютиэн.
Глава 22. Жизнь
Здоровенного серо-белого пса, приблудившегося десять дней назад, назвали Ниммир, Сугроб. Поначалу мальчишки боялись его — да и как не перепугаться этакой громадины, которая в холке почти равнялась с Бетан, рыжей кобылкой Радды. Правда, Бетан — что и говорить, мелкая лошаденка сама по себе, но все-таки!
Если бы пес надумал растерзать пастушков и начать резать овец — никто бы ему не помешал, потому что взрослые было далеко. Но пес был дружелюбен, овчарки безоговорочно признали его своим вожаком, — и он бегал за стадом, снисходительно принимал угощение, в котором, скорее всего, не нуждался — такой громадине требовалось больше еды, чем могли уделить пастушата, и он ловил в холмах кроликов и сурков. Моррет, когда узнала, что возле пастушьей хижины поселился громадный серо-белый пес, немедля объявила это знамением от богов и стала передавать с Дит горшок варева для него.
Обычно спокойный, утром одиннадцатого дня Ниммир вдруг разлаялся. Еще и солнце не проспалось как следует, не выглянуло из-за кряжей востока, а Ниммир уже прыгал и рычал, пугая овец, и лаял на небеса, время от времени возвращаясь к спящим пастушкам, срывая с них плащи и подергивая за одежду Онни, караулившего ночью.
Ничего не поделаешь — Радда поднялся, растолкал Берни и Драйна, распутал ноги Бетан и сел верхом — охляпом, как он ездил обычно. Единственное седло, которое было в деревне Рианов — драгоценное, эльфийской работы, — пришло на седмицу раньше, чем диковинный пес: у ворот деревни объявился прекрасный, как звезда, оседланный жеребец. Ясное дело, что эльфийского седла мальчишкам бы никто не доверил; да Радде и не было это нужно. А при седле было еще кое-что; такое, что дед спрятал это подальше и велел Радде молчать об увиденном.
Онни захныкал, что тоже хочет пойти посмотреть, куда зовет Ниммир, и вообще его очередь миновала и пусть стережет Берни, но Радда обещал дать ему по шее, если он не заткнется и не останется при овцах — и Онни, хлюпая носом, остался.
Радде не нравилось, что Ниммир гавкает на небо. С неба могла появиться такая напасть, с которой мальчишкам не справиться, пусть даже один из них вооружен луком. Это мог быть огромный орел, из тех, что гнездятся в Криссаэгрим — правда, самое плохое, что может сделать такой орел — утащить овцу, и тут незадачливых пастухов даже пороть не будут: все знают, что это птицы священные и трогать их нельзя. Хуже, если это летучая морготова тварь, вроде оборотня-кровососа, терзавшего окрестности Каргонда зимой. А всего хуже (и сохрани нас Элберет!) — дракон.
Но то был не дракон и не оборотень-нетопырь. То были все-таки священные орлы, и на сей раз они летели не за овцами. Напротив, один из них тащил в когтях что-то большое, намного больше овцы. Сугроб замер в напряженной стойке, а потом помчался на вершину сдвоенного холма Милвейн и заметался там меж верхушками, взбегая то на одну, то на другую, и гавкая во весь голос. Радда подивился чутью зверя, унюхавшего орлов со стороны Анфауглит, при противном ветре. Моррет права, это необычный пес, и с его приходом начались необычные дела.
Орлы покружились и снизились над холмом, один даже сел на камень, и Радде показалось, что с его спины слез кто-то. Но орел тут же взмыл в небо, две птицы снова сделали круг над Милвейн и улетели в сторону своих гнездовий, ни разу не снизившись, чтобы цапнуть овцу. Пастушок вздохнул с облегчением.
— Что это они приволокли? — спросил Берни.
— Подымемся — узнаем, — рассудил Драйн, и они двинулись вверх.
На верхушке холма они узрели такое, что Берни даже рот раскрыл.
Эльфийская дева. В грязноватой разорванной одежде, стриженая как мальчишка, рабыня или горькая вдова, но все же — эльфийская дева. От холода и горя она была бледна, и ее кожа казалась полупрозрачной, а черные брови — так прямо нарисованными. Радда в жизни не видел такой красоты.
