Вечером перед тем днем, когда решение было принято и утверждено указом Верховного Короля Нолдор, Фингон призвал Берена для беседы.
…У входа в личные покои Короля Берен разулся и оставил свой меч. Пол в маленькой гостиной был застелен шкурами волков, медведей и пятнистых горных кошек, которым в свое время не повезло повстречать на пути охотящегося Фингона. Стены же увешаны были гобеленами синдарской работы. Очаг, два кресла и невысокий стол…
— Садись, — Король пододвинул к Берену серебряный кубок, формой сходный с морской раковиной, кивнул на серебряный же кувшин, сделанный в виде раковины побольше: наливай сам. Берен не стал отказываться от приглашения: фалатрим привозили сюда, в Хитлум, отличное вино, а после крепости Фингона здесь, на севере, такого вина выпить будет, пожалуй, и негде…
Фингон пригубил вино, не отводя взгляда от собеседника. Медленно опустил свой кубок на стол.
— Ты славный человек, Берен. Благородный и отважный. Ты любишь дочь Тингола преданно и искренне, я знаю… Но на Сильмарилл ты права не имеешь. Финрод — твой друг, он друг и мне, но Маэдрос мне ближе. Сильмариллы принадлежат роду Феанора.
Вот так.
Берен, не зная, что ответить, сделал два глотка. Вино было сухим, но не кислым, легким, словно вдох — такие вина в Дортонионе называли «шелковыми».
— Объясни мне, Берен, что между тобой и Финродом? Чего ради он отрекся от короны? Почему он так желает вашего брака с дочерью Тингола? Отчего он готов даже на смертельную вражду с Домом Феанора? Скажи мне, человек, потому что я теряюсь в догадках.
— Государь мой Фингон, я бы рад, но не могу, потому что не знаю. Сам диву даюсь, что такое случилось. Некогда Король поклялся помочь в беде любому беорингу, кто придет к нему. Но он не давал клятвы идти две лиги с тем, кто просит пройти одну. Он это делает по собственной воле. Отчего бы не спросить у него самого?
— Оттого что он не отвечает. — Фингон встал, подошел к окну и сделал Берену знак рукой. Тот поднялся и встал рядом.
— Посмотри туда, — король показал на северо-восток.
Воздух над Анфауглит колыхался, и казалось, вершины Эред Энгрин парят над землей.
— В ту сторону он ускакал, и пыльное облако поглотило его, — тихо, напевно сказал Король. — Никто не знал, куда и зачем он направляется. Я бился на севере и опоздал на полдня. Оруженосец рассказал мне, что он велел оседлать коня, вооружился, и строго-настрого запретил следовать за собой. Все полагали, что он скачет ко мне. Выжженная равнина была открыта взгляду на многие лиги — долго видели поднятое им облако пепла, а порой сквозь пепел сверкал его доспех…
Словно денница…
— Я бросился в башню, ибо сердце мое предвещало недоброе. Ты уже знаешь, что такое Палантир… Я долго искал отца — и увидел…
Фингон на миг закрыл глаза.
— Я видел все, а сделать не мог ничего. Отца моего обуяло то же безумие, которым был охвачен Феанаро. С той лишь разницей, что отец свершил деяние, которое Феанаро лишь хвалился совершить, — на миг в горькой усмешке Фингона проскользнула вся старинная вражда между феанорингами и нолфингами. — Кажется, вы, люди, зовете это «фэйр» (30). Помотри мне в глаза, лорд Берен из рода Беора и ответь: не фэйр ли обуял твоего короля? И не пользуешься ли ты этим?
— Государь, мой король не безумец, и смерти он не ищет! — «Если король нолдор и в самом деле читает в глазах, то пусть прочтет, как он меня унизил». — И я не подлец. Если тебе хочется знать мое суждение, то вот оно: король Фелагунд мудрее нас всех вместе взятых.
— Прежде никто не назвал бы мудрым того, кто одной рукой кует союз против Моргота, а другой разрушает его; кто бросает корону, чтобы отвоевать лен, кто ищет для своего вассала руки эльфийской королевны, зная, какой опасности подвергает этим и себя, и их, и весь их род.
— Возможно, это безумие. — Берен чувствовал, что сейчас наговорит лишнего, но не мог остановиться: словно ветер какой подхватил его и нес. — Но что тогда мудрость? Ослушаться Валар и послушать Моргота? Принести именем Единого невыполнимую клятву, и ради нее быть готовым пролить кровь собратьев? Строить города и державы в тени Морготовой руки? Если это мудрость — то лучше я стану безумным и пойду за безумцем. Ответь и ты мне, Фингон, верховный король над моим королем: мудро ты поступил или безумно, отправившись в одиночку туда, на выручку лорда Маэдроса, рискуя ради того, кто предал тебя, умереть или разделить с ним его муки? Как имя этой твоей мудрости?
— Довольно. — Фингон поднял руку, прерывая Берена. — Допустим, Финрод Эденниль готов ради любви к тебе и к людям сделать то, что я сделал ради любви к Маэдросу Феанориону. Скажи, отчего ты согласился на безумное условие Тингола?
— Король Элу не предлагал мне выбора.
— А что для тебя значит Финрод?
— Он — мой король.
— И только?
Берен опустил голову.
— Он — мой друг.
— Ты любишь его? Ты готов положить ради него душу?
— Да, Государь. — Берен был «открыт», он хотел, чтобы Фингон прочел его мысли и убедился, что он не желает Финроду зла.
— Ты откажешься ради него от Сильмарилла, если придет такая нужда?
— Да, Государь. — Берен скрутил себя в узел, чтобы этот ответ был искренним. Фингон прав, как бы там ни вышло — а ради Сильмарилла Финрод не умрет.
— Ну так не погуби его, — Фингон положил руку Берену на плечо. — Вот тебе мое слово.
— Я постараюсь, Государь… Но судьба его — не в моих руках.
— Я знаю, — Фингон на миг сжал губы. — Иди.
Берен не знал, что в этот же день Финрод вручил Фингону запечатанную рукопись, которую попросил отослать в Нарготронд после его смерти. В случае его смерти, — поправился он мгновение спустя.
* * *
Табун вместе с хитлумскими эльфами собирали, конечно, Эллуин, Менельдур и Лоссар. У Берена дыхание захватило, когда он увидел, какой подарок им делает Фингон: красивые, умные кони хитлумской породы, потомки валинорских лошадей и обычных диких коней из Смертных Земель. Братья-феаноринги доставили коней валинорской породы в Средиземье, и народ Финголфина получил их от Маэдроса в уплату виры за погибших в Хэлкараксэ. Множество потомков этих лошадей паслось когда-то на Ард-Гален, но теперь от Ард-Гален осталась только равнина песка и шлака. А кони, отогнанные на зимние пастбища в Хитлум, где лето холодное, но теплая зима — уцелели…
Берен смотрел на игру двух едва достигших полного возраста кобылок — гнедой, черногривой и серой. Черногривая кобыла мастью была чистая эндорка, но осанка и сила, длинные ноги, постановка плеч — все указывало на примесь валинорской крови. Про серую и говорить было нечего: вся — сгусток живого серебра, глаза умные — кажется, вот-вот заговорит. Берен вспомнил своего бретильского конька, снова посмотрел на серую и решил: моя будет.
