На ладошке ведуньи лежал тускло блеснувший золотой кружок с выбитой на нем девятилучевой звездой.
— Это амулет Духа Святого, — добавила баба Марья, — символ чистоты и непорочности. Береги его, никому не показывай, в руки не давай и всюду с собой носи. Мне его еще моя бабушка дала, а ей — ее.
— Спасибо, — прошептала Владислава, бережно принимая тяжелый и холодный, но затем вдруг ставший теплым и легким, шелковистым на ощупь, оберег. Перевела удивленный взгляд на старушку. — Он… стал…
— Он тебя принял, — улыбнулась баба Марья. — Понравилась ты ему. А теперь беги. Бог даст, вечером свидимся.
Владислава бросилась бежать, длинноногая, легкая и стремительная, как лань, и внезапно вернулась, смущенная, с румянцем во всю щеку.
— Бабушка, только не смейся… что такое любовь?
Баба Марья без удивления, но с веселыми искрами в глазах, посмотрела на девушку, прочла в ее душе затаенное желание быть счастливой, узнать жизнь и покачала головой.
— Любо-овь, говоришь, девонька? О, это душой надо почувствовать и загореться, и ничего потом не бояться. Любовь на земле нашей всегда только попытка полета, всегда только взмах крыльев. — Голос ведуньи на мгновение пресекся, стал грустным. — Любовь, Славушка, всегда голос будущего в настоящем. А еще это слияние с природой, ожидание счастья, исполнение неведомых никому предначертаний Прави. Любовь, милая моя, глубоко мистическое чувство, и подвластно оно не каждому смертному.
— Значит, я люблю… — выдохнула Владислава, вспыхнула от какого-то внутреннего порыва и убежала.
Старая ведунья осталась стоять в огороде, опираясь обеими руками на лопату, и лицо у нее стало старым и несчастным.
— Беги, беги, звезда моя, — проговорила она едва слышно, — беги навстречу своему счастью, не выпускай его из рук, может быть, ты сумеешь его удержать…
СТРЕКАВИН НОС
Вопреки опасениям Ильи до южного мыса острова Войцы экспедиция добралась быстро без каких-либо конфликтов и эксцессов, на веслах преодолев расстояние в четыре с лишним километра от точки, где заглохли моторы, до берега, опередив на полчаса начавшуюся бурю.
В камышах ни ветер, ни волны, поднявшиеся на озере, лодкам были уже не страшны, и, переждав шквал, путешественники высадились наконец на Стрекавином Носу, разве что не в том месте, где приставал Илья, а чуть восточнее, где заканчивалась протока, соединявшая Ильмень с озером Нильским.
Берег в открывшейся взору путешественников бухточке был песчаный, с крутым откосом, и поднимался вверх метров на пять, переходя в ровную площадку, заросшую травой, но почти свободную от кустарника и деревьев. Точно посреди поляны стояла сухая береза с обгоревшим внизу стволом, видимо, под ней когда-то разжигали костер. Здесь же и решили разбить свой лагерь начальники экспедиции в лице Ильи и Юрия Дмитриевича.
Палатки ставили в спешке, по кругу, центром которого стала высохшая береза. Ветер немного стих, зато начался дождь, поэтому с разведением костра решили подождать, надеясь на скорый конец непогоды. Однако груз в лодках решили не оставлять даже на короткое время, поставили специальную хозяйственную палатку и перенесли в нее все добро экспедиции. Затем разместились в палатках по двое: женщины отдельно, Тымко с Гнедичем и Антон с Ильей.
Дежурным вызвался быть Юрий Дмитриевич, но топливо для костра должны были заготавливать все, чем путешественники и занялись, когда дождь слегка стих. Вскоре они свалили две сухие елки, распилили двуручной пилой, и опытный в таких делах Пашин разжег костер. Бивуак сразу приобрел законченный вид.
— Поиски камня начнем завтра, — решил Илья; было видно, что он возбужден, хотя и пытается скрыть это. — Дежурить у костра будем по очереди. Юрий Дмитриевич — до двенадцати ночи, в полночь поддерживать огонь будет Серафим, в четыре утра его сменю я. А ты, — опередил вопрос Антона Илья, — начнешь дежурство через сутки. Мы сюда приехали не на один день.
С этими словами Илья нырнул в свою палатку и вернулся уже переодетый в мягкую серебристую непромокаемую куртку и сапоги. Все молча смотрели, как он укрепляет на ремне чехол с ножом.
— Куда ты собрался? — спросил наконец Серафим.
— За кудыкины горы, — усмехнулся Илья. — До темноты вернусь. Отдыхайте пока, рыбку половите.
Антон и Валерия переглянулись, понимая чувства Пашина. Юрий Дмитриевич неодобрительно покачал головой.
— Одному я бы тебе не советовал бродить по здешним болотам, незнакомые места — опасные места.
— Я бродил один по джунглям Мадагаскара, — отмахнулся Илья, — а этот лес — не джунгли.
— Тогда хоть карабин возьми, дашь сигнал в случае чего.
— Ничего со мной не случится, и сюда я пришел не воевать и не охотиться. Антон, отойдем-ка.
Они удалились на два десятка шагов на берег озера. Противоположный берег — сплошная стена тростника и кустарника — был близко, но из-за пелены моросящего дождя казался размытым и далеким.
— Ты ничего не чуешь? — понизил голос Илья.
— Давно прислушиваюсь. Ничего.
— Вот и я тоже. И это меня тревожит больше всего. Не могли же сторожа храма оставить нас в покое. Готовят очередную пакость?
— Не исключено. Юрий Дмитриевич прав, не надо бы тебе никуда ходить.
— Я и сам знаю, — сквозь зубы проговорил Илья. — Мне бы только Владиславу найти, поговорить с ней, в глаза заглянуть… понять, ждала или нет.
— Будь осторожен.
— Какая к дьяволу осторожность, когда влюблен! — Илья криво улыбнулся. — Давно не ощущал себя мальчиком, как сегодня, и знаешь, — он снова улыбнулся, — это даже приятно.
— Если понадобится помощь — позови вслух, крикни: «Антон!» — я услышу.
— Надеюсь, ничья помощь мне не понадобится.
В кустах за спиной разговаривающих раздался шорох. Они оглянулись и увидели волчью морду с горящими желтыми глазами, выглядывающую из-под лап молодой ели. Антон искоса посмотрел на Илью, но тот остался спокоен, внимательно разглядывая зверя, и вдруг шагнул к нему, присел на корточки, сказал негромко:
— Привет, старина. Ты не за мной ли послан, случайно?
Волк молча показал зубы — это была настоящая улыбка! — попятился, не сводя горящих глаз с Ильи, как бы приглашая его за собой. Тот разогнулся, с торжеством и волнением посмотрел на Антона.
— Она прислала его за мной, понимаешь? А это значит, что меня здесь ждут. Чао, мастер. К ночи буду.
Илья нырнул в кусты за отступившим зверем и исчез за деревьями. Антон некоторое время прислушивался, улавливая чавкающие звуки шагов, пробормотал про себя: «восток — дело топкое», — потом задумчиво побрел вдоль берега, глядя под ноги, и через десяток шагов вдруг понял, что идет по кладбищу. Нога едва не наступила на каменную плиту, утонувшую в земле, с выбитым на ней крестиком и какой-то полустершейся надписью. Еще одна такая же плита виднелась поодаль, а между деревьями кое-где открылись взору и покосившиеся каменные кресты.
