Разведчики ступили на твердую землю и сняли серебристые шлемы. Они почтительно приветствовали отца и завели разговор с монахами.
— Мы готовы доставить вас обратно в монастырь, — сказал глава эскадрильи в ответ на их просьбу.
— Отец нашел единственного выжившего после крушения в море Слоновой Кости, — сказал один из монахов.
— Мы не знаем, можно ли его перевозить.
— Он находится без сознания и не может путешествовать сидя.
— Мы крепко его привяжем, — ответил разведчик.
— Если хотите, можно отправляться.
— Отец мой, чего хотите вы?..
Решение старика было очевидным. Он уже привязал себя к Каладру, присоединившись к Пегасам, расположившимся на пляже. Он возвращался вместе с ними. Он слишком устал бороздить небеса, а его вчерашняя находка была необыкновенно важна. Незнакомец был единственный, кто мог рассказать им о судьбе Януэля. Нужно было во что бы то ни стало спасти его и расспросить обо всем.
Монахи положили Чана на влажный песок, а затем помогли разведчикам усадить его верхом на Пегаса.
Эскадрилья Хранителей взлетела ввысь, к вечным снегам королевства Каладрии.
Одетые в белое монахи прохаживались по коридорам госпиталя, где лежали сотни раненых. Один из них повернул к лестнице, ведущей к кельям. Не успел он подняться, как на него налетел послушник.
— Мужчина проснулся!
— Ты предупредишь отцов настоятелей?
— Да. Побудь с ним пока.
Подхватив полы своего одеяния, монах быстро побежал по коридору. Он достиг комнаты Чана, постучался и вошел, не дожидаясь разрешения.
Внутри дневной свет, проникавший через крошечное окошко, оставлял на полу тонкую белую полосу. В кровати из светлого дерева лежал человек и пристально смотрел в потолок.
Его золотистые волосы, потускневшие от испытаний, слабо мерцали. Обожженное лицо, тщательно умащенное мазью, приобрело медный оттенок. Мужчина, казалось, был безмятежен. Белая простыня покрывала его грудь, руки были спокойно вытянуты вдоль тела.
Широко улыбаясь, монах приблизился к кровати. Он склонился над Чаном и уже собирался поздравить его с выздоровлением, как вдруг пациент сухо произнес:
— Я не хочу жить.
— Не говорите так…
— Я убил женщину, которую любил. Оставьте меня.
— Отцы хотят вас видеть.
Чан резко схватил монаха за воротник и приблизил к нему лицо.
— Оставьте меня в покое, вы поняли? — словно сплевывая слова, произнес он. — Дайте мне сдохнуть!
Он оттолкнул юношу к стене, затем, почувствовав ужасную боль, уронил руку на кровать, проклиная милосердие каладрийцев.
Отцы настоятели уселись в кресла из сердолика. Каждого сопровождал Каладр — птицы сидели на спинках кресел. Концы их чешуйчатых хвостов были соединены со ртами столетних старцев.
В зал с меловыми стенами свет попадал через широкие застекленные проемы. Высокий потолок создавал отличную акустику, и шум крыльев Хранителей отдавался многократным эхом.
Перед ними лежал Чан, укрытый плотной шалью. Около него сидел Шестэн, скриптор лет тридцати, который должен был записывать речь Каладров. Он зажал в коленях дощечку с разложенным на ней листом пергамента, держа в руке почерневшее от туши перо.
Кроме этой обыденной работы ему предстояло переводить слова отцов человеку, сидевшему напротив.
— Я спас вас, — начал один из Хранителей, и Шестэн тотчас повторил за ним его слова.
— В море.
— Тараск потерпел крушение.
— Спасибо, я знаю, — пробурчал Чан. — Это все, я могу идти?
— Не будьте дерзки!
— Вы ударили одного из наших монахов.
— В этих стенах проявление жестокости недопустимо.
— Сейчас война, вы в курсе? — парировал Черный Лучник.
— Избавьте нас от вашего цинизма.
— Война — наша спутница.
— Мы знаем ее получше, чем вы.
— Наши монахи посвятили свою жизнь спасению раненых во всем Миропотоке.
— Зачем вы меня спасли? — выдохнул Чан.
— Такова наша миссия, — вывел на пергаменте Шестэн.
— Вас, как любого другого.
— Одна жизнь стоит другой.
Последние слова вихрем закружились в сердце Чана. Одна жизнь стоит другой…
Их могла бы произнести Шенда. Ее жизнь, отданная за жизнь Януэля. Лицо Чана скривилось от отвращения, и он поднес руку ко лбу.
— Я не хочу продолжать жить. Это меня не интересует. Ничто не удерживает меня здесь.
— Ваша воля — это одно.
— А судьба мира — другое.
— Судьба мира, — повторил Хранитель.
Чан хрипло засмеялся.
— Ну да, конечно! — с иронией воскликнул он. — И что, это я — судьба мира?
— Нет.
— Это Сын Волны.
— А! Я так и думал…
— Что вы о нем знаете?
— Януэль разрушил мою жизнь. Он отнял у меня ту, что я любил, а она заставила меня убить ее во имя Януэля. Я больше не хочу слышать это имя, понятно? Никогда!
Чан ревел, и его крик наполнял зал. Лишь острая боль в легких заставила его замолчать. Он опустился на подушки, закрыв глаза, его губы застыли в горькой усмешке.
— Мы не хотим вас мучить.
— Мы уважаем ваше страдание.
— Нам просто нужно узнать, что случилось с Сыном Волны.
Черный Лучник успокоился и встретился взглядом с Шестэном. Скриптор смотрел на него с неясным страхом. Он всегда мечтал открыть для себя Миропоток, однако за всю свою жизнь так и не побывал дальше Лиденьеля. Он не мог скрыть свое восхищение человеком, чье лицо носило следы испытаний и битв. Он мало что знал о Чане, кроме того, что тот был наемником. И хотя это слово и ассоциировалось с убийствами и разграблением, Шестэн завидовал свободе этого странника.
Чан сокрушенно улыбнулся скриптору и вздохнул.
— Он ушел… с молнией.
— Пилигримы! — воскликнул один из Каладров.
— Кто позволил ему…
Прежде чем Шестэн успел перевести, Чан поднял руки, прося отцов настоятелей монастыря замолчать.
— Подождите. Прежде чем я вам все расскажу, вы должны мне сообщить, почему вы так хотите узнать, куда делся Януэль.
— Мы ждали его.
— Долго.
— С самого начала.
— Такова была воля Волн.
— Мы должны были научить его управлять Желчью.
