Однако на его поясе висели внушительные ножны, от которых исходило мощное излучение, и Коум был уверен, что именно эта магическая сила придавала мальчику такую нечеловеческую выносливость. Мэл настоял на том, что сам понесет первый меч, выкованный в Алой Башне после того, как ее покинул Януэль. Он никогда с ним не расставался.
Светловолосый фениксиец соединил ладони, Мэл ответил ему тем же знаком Завета.
— Ты тоже должен отдохнуть, — твердо сказал ему Коум.
Он чувствовал себя старшим братом Мэла, и поэтому позволял себе говорить с ним таким тоном, хотя иерархия и не давала ему никакой особой власти. С тех пор как наставники материнской лиги принесли себя в жертву ради спасения Януэля и его Феникса, все ученики были равны между собой.
— Да пребудет со мной огонь Феникса, — почти не разжимая губ, произнес Мэл.
— Я бы не хотел, чтобы ты пострадал, — проговорил Коум. — Клинок дает тебе немного своей силы, но берегись. Это может превысить твои способности. Если слишком на него полагаться, ты пренебрежешь собственным телом, и последствия…
— Что же еще остается делать? — вяло возразил Мэл. — Нужно ведь продвигаться вперед!
Коум не смутился. То, что их отряду пока удавалось выжить, само по себе уже было чудом. «Нас было одиннадцать, когда мы покидали Башню, нас и сейчас одиннадцать, — подумал он. — Годятся любые средства, которые могут помочь продержаться как можно дольше».
Тогда он подумал о Януэле и о Фениксе, которого тот хранил в глубине своего сердца. Возможно, Мэл, в пылкой невинности юности, подражал Сыну Волн, черпая силы в своем клинке, как Януэль — в Хранителе, завладевшем его сердцем.
Жизнь Мэла, с тех пор как он предстал перед Януэлем в Алой Башне Альдаранша, изменилась. Тогда ему было двенадцать, сейчас ненамного больше — однако казалось, что он вдруг стал мужчиной. Он наконец нашел способ отомстить за свою семью. Избранник Волн поговорил с ним и поддержал его замысел. Теперь он неразлучен с клинком, способным противостоять харонцам.
Слеза скользнула по щеке Мэла. Коум порывисто прижал его к себе.
— Двадцать клинков, — прошептал Мэл. — У нас всего двадцать клинков, а харонцев тысячи…
— Тсс… — сказал Коум. — Тебе известно о могуществе этого оружия. Никто не может сравниться с ним. Когда мы выкуем еще, когда у нас будет пятьдесят клинков, сто и еще больше, мы сможем начать самую большую битву против Харонии за все существование Миропотока!
Адаз сообщил им, что палатки уже поставлены. Смуглая кожа и крупные черты лица свидетельствовали о его ликорнийском происхождении. Он лучше всех среди фениксийцев переносил тяготы путешествия. В каком-то смысле он возвращался к себе домой, улыбнувшись, подумал Мэл.
— Я приготовлю нам чай, — выдохнул Адаз.
Коум снял одну из накидок. Небесный жар начинал обжигать его скулы и лоб. Вечером тень ночи вновь опустится на них, словно черные крылья огромной пепельно-серой птицы.
«Мы — оружие Сына Волн», — повторил Коум, следуя за товарищами.
Следующая ночь прошла не так, как предполагалось.
Отряд двинулся в путь перед самым наступлением сумерек, шаги отпечатывались на песке, будто рельеф на стенах храма Коум переместился в конец колонны, в то время как Мэл приблизился к фениксийцам, несшим урны. Он все время держал руку на приятно теплом эфесе своего меча, придававшего ему стойкость.
Фениксийцы уже приступили к подъему на увиденные утром восточные дюны, когда Адаз поднял руку, останавливая отряд, и с кошачьей подвижностью обнажил меч.
В колонне пронеслись приглушенные возгласы, все застыли, не сводя глаз с темнолицего путника. Последний оглядывал окрестности, тщательно изучая огромное серо-голубое пространство.
Коум, пробравшись мимо неподвижных фениксийцев, дернул Адаза за накидку.
— Что там? — прошептал он.
Ликорниец, напрягая все свои чувства, медленно повернулся, не обращая на него внимания. Его меч слабо мерцал в вечерней мгле, от металла исходило легкое желтое сияние.
— Что там? — повторил Коум, потянув друга к себе.
Зрачки Адаза сильно блестели. Страх или радость выражали его глаза? Коум не мог понять.
Вдруг темнокожий юноша обернулся и, сделав несколько шагов по сыпучему песку, приник к земле.
Инстинктивно остальные фениксийцы тоже легли на песок, а шестеро несших урны закутали их в свои плащи и бросились ничком, накрыв бесценную ношу своими телами.
Коум сдвинул капюшон, пытаясь что-нибудь расслышать. Ничего. Только бесконечная тишина. Даже ветер стих.
Адаз указал ему на движущуюся на юго-востоке точку.
Точка увеличивалась с огромной скоростью.
Всадник.
Он летел сквозь ночной пейзаж, его лошадь, казалось, лишь слегка касалась земли. На развевающихся с медным отливом одеждах метались изжелта-белые блики лунного света.
Оба фениксийца, затаив дыхание, следили за всадником.
— Он по меньшей мере в двухстах локтях отсюда, — проговорил Коум. — Если мы не будем двигаться, он нас не заметит.
— Нам следует самим пойти ему навстречу, — сказал Адаз.
— Об этом не может быть и речи, — возразил светловолосый фениксиец. — Это слишком опасно. Ничто не указывает на то, что это не враг. Священный Пепел не должен попасть в чужие руки. Лучше умереть.
— Это не враг, — заверил его Адаз, улыбнувшись, сверкнули зубы невероятной белизны. — Это ликорниец.
— Как ты можешь узнать на таком расстоянии…
И тут Коум понял.
Разумеется, только Адаз и мог расслышать. На песке галоп Хранителя был неразличим для обычного уха, и тот, кто не жил в пустыне, никак не мог ощутить этот неповторимый ритм, тонкие вибрации, уходящие в песок…
Всадник ехал верхом на Единороге.
Несколько мгновений спустя одинокий всадник остановился возле фениксийцев. У некоторых из них мечи были обнажены. Они держали оружие наготове, чтобы не дать застать себя врасплох. Угроза могла появиться откуда угодно.
Всадника осветила луна. Его лицо, скрытое под капюшоном белого шерстяного бурнуса, было почти угольно-черного цвета, а запавшие черты выражали бесконечное отчаяние. Его голову покрывало нечто вроде плоского тюрбана, а глаза были закрыты.
Коум и стоявшие рядом Адаз и Мэл были озадачены этой странной фигурой. Затем, поскольку всадник оставался неподвижен, Коум кивнул Адазу, и тот вложил меч в ножны, чтобы приблизиться к Единорогу.
Горделивый рог Хранителя был обращен к луне, а его грива, казалось, была сделана из горячей меди. Восхищенный Адаз с трудом удержался от желания погладить Хранителя. Но затем он предпочел подойти к всаднику.
Темнокожий мужчина положил руку на голову Адаза, вызвав у того крик изумления.
