Фениксийцы в едином порыве устремились ему на помощь, обнажив мечи. Всадник открыл глаза: два белых шара, сверкавших в темноте, словно маленькие луны. Он оглядел товарищей и погладил Адаза по голове, а затем улыбнулся им с такой нежностью, что юные монахи внезапно остановились.
— Наконец-то я вас нашел, — хрипло прошептал всадник. — Вы так молоды… Это знак.
— Кто вы? — резко спросил Коум.
— Это муэдзин, — сказал Адаз. Слезы наворачивались ему на глаза.
— Мое имя Эзра, — ответил мужчина и добавил, будто речь шла о жизненно важной информации: — Мой сын умер вчера.
ГЛАВА 3
Тишина повисла над главным залом храма Пилигримов в Анкиле. Струйки сладковатого дыма вились вокруг хрустального стержня. В это место только что ударила молния. Направленная древним знанием Пилигримов, она, ударив с неба, проникла в узкое восьмиугольное отверстие, пронзавшее свод. Молния обвила стержень, чтобы испить волшебства, исходящего от халцедонового цоколя, возле которого стояли Януэль и Зименц, затем она распалась на части и, почерпнув силы для отступления в драгоценных камнях, украшавших пол, взмыла к облакам вместе с принесенной ей в дар парой людей.
Белая вспышка заполнила храм ослепляющим светом. Затем наступила тишина.
Арнхем, властитель Харонии, первым пришел в себя. Он, опустившись на одно колено, стоял на белом мраморном балконе, выступавшем из стены. Его голова была опущена, кулаки сжаты. Длинные светлые волосы в беспорядке падали на плечи. Он попробовал подняться, и меч с синеватым отливом, который Арнхем все еще сжимал в правой руке, оцарапал пол. Гортанный звук слетел с его застывших в гримасе губ, но тело, облаченное в латы, все еще отказывалось его слушаться. Колено вновь с глухим стуком опустилось на землю.
Только ярость дала ему силы для новой попытки, позволив скоординировать движения рук и ног. Его голова все еще болела от попыток изгнать воспоминание о Зименце. Он вспомнил о металле, о смертоносных клинках, вздымающихся в сознании. Его воля согнулась под их остриями и уступила кошмарам Василиска.
Он знал, что мгновения, отпущенные ему в Миропотоке, сочтены. Темная Тропа, соединявшая его с Харонией, оставалась теперь лишь хрупкой невидимой нитью, которая поддерживала в нем жизнь. Заклепки, поставленные по всему его телу чародеями-целителями, чтобы замедлить процесс разложения, не выдержали. Из зияющих повсюду ран сочилась густая черная кровь.
Когда он наконец поднялся и его глаза, на мгновение ослепленные молнией, смогли различить стены храма, то заметил Черного Лучника, стоявшего на ступеньках, ведущих к балкону. В его руках вибрировал лук с направленной на него стрелой.
— Одно движение — и ты мертв, — предупредил его Лучник.
Невысокого человека, изъяснявшегося таким твердым, угрожающим голосом, звали Чан. Он был одет в черные кожаные штаны и высокие замшевые сапоги. На его обнаженной мускулистой груди виднелся шрам. Этот символ возрождения он вывел на своей коже острием стрелы, под небом Альдаранша, столицы империи Грифонов. Татуировка, сделанная им в соответствии с указаниями служителей Аспидов, дала ему силы отправиться на помощь той, что он любил, он сумел вырвать драконийку Шенду из когтей рыцарей ордена Льва и вновь заставил подчиняться поврежденную руку. Когда-то во имя женщины он променял мрачное, безысходное существование трактирщика из Альгедианы на жизнь, полную приключений. Доказательство тому легко было отыскать в его глазах, искрившихся дикой радостью.
Убедившись, что Чан выстрелит, не задумываясь, властитель предпочел подчиниться: он застыл на месте, стараясь сконцентрировать свое сознание на натянутой до предела Темной Тропе, которая каждую секунду грозила порваться. До нее то и дело дотягивались языки пламени Фениксов.
Тем временем драконийка приблизилась к Чану.
— Он нужен мне живым, — приказала она для начала.
Она встала вплотную к Черному Лучнику и положила руку на его предплечье.
— Опусти лук, — сказала она.
Черный Лучник, поколебавшись, наконец со вздохом уступил.
— Я надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, — прошептал он.
Она еще не знала, чего ожидать от харонца, но не хотела его смерти, так как была убеждена в одном: он единственный, кто мог отвести ее к Януэлю. Терзавшая ее тревога усилила бледность лица Шенды, обрамленного черными растрепавшимися волосами. Она была облачена в изодранный черный плащ, еще хранивший запах фениксийца. Она сжимала этот плащ, бывший свидетелем их объятий, как будто он мог ее защитить.
Красота ее поразила властителя, который смотрел, как она медленно поднимается по ступеням, ведущим к балкону. В ее больших фиолетовых глазах горел огонь, которого следовало опасаться: то были раскаленные угли, где плавились любовь и ненависть. Ничто не могло смягчить раненое сердце драконийки. Она ждала ответа Арнхема, и он сознавал, что даст его.
Шенда остановилась, скрестив на груди руки и слегка приподняв подбородок.
— Скажи мне, где он.
В ее глазах сквозило отчаяние, которое, как показалось харонцу, можно было обернуть в свою пользу. Он оперся на меч, стараясь держаться прямо, несмотря на раны (силы его были подорваны попытками укрепить нить, все еще связывавшую его с королевством мертвых), и размеренно произнес:
— Спроси у пилигрима. Он знает.
— Ему это неизвестно. Только Зименц мог решать, куда ударит молния. Он владел твоим сознанием. И ты должен знать, куда он направляется.
— Может быть.
Он пытался выиграть время, подточить ее стойкость. Он замечал, как дрожат ее руки, видел ее истощение и нервное состояние. Он хотел заставить ее умолять его о помощи, чтобы окончательно нейтрализовать угрозу, исходящую от Черного Лучника. Если Чан поймет, как важно для нее признание харонца, он ничего не предпримет. Арнхем взглянул на Лучника и увидел, что тот слегка ослабил тетиву.
Шенда застала его врасплох как раз в тот момент, когда он вновь обратил на нее внимание. Ее правая рука взметнулась и с удивительной точностью вцепилась в его подбородок. Жизнь, текшая в пальцах драконийки, заставила его заурчать от боли. Она нажала большим пальцем на его напряженную щеку.
— Никаких «может быть»… Скажи мне, куда он направляется, — отчетливо проговорила она, и ее лицо исказила гримаса. — Скажи сейчас же.
Тиски ослабли. Арнхем удержался от желания пронзить мечом драконийку, выпустив внутренности. Еще ни одно создание в Миропотоке или в другом мире не осмеливалось поднять на него руку таким образом. Его пальцы судорожно сжались на эфесе меча. Улыбнувшись краем губ, Чан поднял лук.
«Не сейчас, — подумал харонец, — не сейчас…»
— Даже если я скажу тебе это, ты все равно никогда не сможешь к нему присоединиться, — произнес он.
— Говори, — отчеканила она.
