– Нездоровые наклонности, чудовищно нездоровые.
Жаэль коротко рассмеялась.
Ее всегда поражала двойственность в поведении этого ее спутника. Ликорниец способен был расчувствоваться при виде увядшего цветка и хладнокровно изрубить целую деревню.
– Ладно, – подытожила она, – мы будем следить за ним, сменяя друг друга.
– А что еще мы будем делать?
– Вероятно, искать сапоги твоего размера, – усмехнулась она.
Ликорниец не ответил. Вглядываясь в измученное лицо василиска, он отчетливо вспомнил лицо Януэля, его маленькую головку, такую хрупкую, когда мать убаюкивала его ласковыми словами после приснившихся ему страшных кошмаров. Эта картина встала в его воображении с волнующей остротой. Он видел стены крытого фургона, его скудную обстановку и этот медный таз, в котором он умывался после ночи любви. Воспоминание было приятным, почти умиротворяющим. При свете фонаря, покрытого колпаком, она растирала ему спину щеткой из конского волоса и шептала ему на ухо стихи, она…
– Афран, ты в порядке? – окликнула его Жаэль. Грубо вырванный из своей грезы, ликорниец вздрогнул, как если бы его уличили в промахе.
– Да, – нехотя ответил он. – Я думал о Януэле. О… нашей миссии.
– И что же тебя беспокоит?
– Ты веришь, что у нас есть шанс?
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ты веришь, что нас ждет удача?
– Да, – ответила она совершенно искренне. – Да, я верю. Этот вот, – она указала на Зименца движением головы, – мог бы нам весьма упростить задачу.
– Почему?
– Он хорошо знаком с мечтами Януэля. Он сможет ими воспользоваться.
– Понимаю…
Медленно истекало послеполуденное время, усыпленное дымкой Харонии, которую подпитывали трупы. Дождь прекратился, обнажив картину сумрачной и сырой местности. Углубившись в свои мысли, харонцы сидели молча. Потом настала ночь, и в тот самый миг, когда последний луч солнца умер на горизонте, на пороге появился властитель Арнхем. Он окинул взглядом представшую перед ним картину и с непроницаемым выражением на лице знаком приказал им покинуть харчевню и следовать за ним.
ГЛАВА 12
Сидя на корме судна, Януэль вглядывался в город тарасков, который открывался перед ним в первых лучах солнца. Широкий навес, затянутый бархатом, скрывал его и его спутников от любопытных глаз. Коммерсант принял все предосторожности, необходимые для того, чтобы их путешествие от пристани Альдаранша до самого города прошло незамеченным.
Рядом с ним был Фарель, закутанный в широкий плащ с капюшоном, надвинутым на лицо, чтобы скрыть синеватое свечение его тела.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
В прорези капюшона Януэль поймал лазурный взгляд Волны.
– Хорошо.
– Однако ты спал беспокойно.
– Какой-то кошмар…
– Ты хочешь мне о нем рассказать?
– Нет. Ну, может быть…
– Тебе следовало бы. Очень важно растолковывать твои сны.
– Этот был запутанный.
– Тем более.
Расправив складку на своем плаще, учитель-Волна склонился к фениксийцу:
– Ты помнишь, что говорится в Завете о снах?
– Нет, – признался Януэль.
– Тридцать четвертая заповедь: «Если дерево есть жизнь и если сон его зажигает, значит, ты осветишь свою жизнь».
– Сон может нам светить?
– Конечно. Сон поглощает твое существование. Он черпает из твоих воспоминаний, извлекая оттуда и наилучшее, и наихудшее. Увидеть себя при свете такого огня означает попытаться лучше понять свое прошлое.
– Трудно поверить.
– Расскажи мне твой сон. Януэль опустил голову:
– Я был… Я шел по болоту. Мне было очень трудно передвигаться, я проваливался почти на каждом шагу. Особенно я помню свет… Очень рассеянный, как свет зари. И еще… Там был странный шум. Поднялся густой туман. Он окружил меня, он меня… поглотил.
– Поглотил?
– У меня было впечатление, будто я тону.
– Ты почувствовал, что не можешь больше дышать?
– Да. И я был парализован страхом. Я не мог от него избавиться, я хотел бежать, но болото мешало мне.
– И?
– Это все.
– Ты проснулся?
– Я больше ничего не помню.
– Ты проснулся, Януэль, – с уверенностью сказал Фарель. – Ты задыхался, ты был мокрый от пота, и у тебя был блуждающий взгляд. Я заговорил с тобой, но ты как будто меня не слышал.
Фениксиец нахмурил брови:
– Я ничего этого не помню.
– Что ты об этом думаешь? Что, по-твоему, стоит за этим сном?
Януэль задумался, убаюканный килевой качкой. У него осталось тягостное воспоминание о прошедшей ночи, и еще более тягостной казалась ему необходимость восстанавливать в памяти ее подробности. Сон был отмечен ощущением удушья и отнюдь не нес в себе сколько-нибудь очевидной вести.
– Я этого не знаю, учитель. В нем, несомненно, ничего больше нет, кроме… страха. Право, я ничего в нем не понимаю.
– Страх… – повторил Волна. – Возможно, но, главное, надо понять, почему он принял у тебя форму тумана. Ты можешь это как-нибудь объяснить?
Януэль задумался, прежде чем ответить, поневоле втянувшись в эту игру. Что мог означать для него туман?
– Туман неуловим, – прошептал он, вслух развивая свою мысль. – Он не имеет лица, он повсюду и нигде…
Столь откровенный разговор об этом вызвал в памяти новые подробности. Он вспомнил, что ощутил еще специфический запах, напоминающий тот, что обычно стоял в Башне Седении во время работы кузнецов.
– Возможно, это был не туман, – сказал он. – Скорее дым.
– Это совсем другое дело. Тебе известно, откуда он шел?
– Нет, но я как будто пытался это определить… Запах был мне знаком. Это, знаете, как тот дым, что заполнял Башню, когда кузнецы погружали лезвия в воду для закалки.
Януэль отчетливо заметил мерцание во взгляде Фареля.
– Как если бы плеснули водой на огонь… – сказал он.
– Да! – воскликнул Януэль. – Это в точности так!
– И дым угрожал поглотить тебя?
– Да. Вода и огонь… это слова генерала Дан-Хана, когда он говорил обо мне.
– Волна и Феникс, – прошептал Фарель. – Вечная борьба…
– Борьба, учитель? Но…
– Не будем больше об этом, – прервал он разговор. Его лицо скрылось под капюшоном.
