Когда мы явились на площадь, вместо одинокой фигурки
надменного мизантропа с его клочковатым Онегро мы увидели тысячи представителей
прекрасной молодежи. Наш план лопнул. Нам пришлось рассеяться для поисков
Кукк-Ушкина, и мы потеряли друг друга. Остальное вы знаете, дружище Василий
Павлович.
— Я знаю даже больше, чем остальное, — сказал я,
признаюсь, не без некоторой важности, и после необходимой паузы рассказал о
своих наблюдениях: о дворничихе в слуховых очках и о господине иностранце,
которого мы условно называем Сиракузерс Под Вопросом.
— Мне показалось, что между этими двумя персонами н
Кукк-Ушкиным существует некая связь, — сказал я. — Наш подопечный
«инвентор», кажется, кого-то ждал, а Сиракузерс Под Вопросом кого-то искал.
Изгнанные вонючими газами из маловыразительного дома, мы
сидели теперь на мосту, привалившись к лапам одного из золотокрылых животных.
По густой листве лип над нашими головами уже пробирался утренний ветерок.
Где-то в отдалении еще звучали песни романтиков, но ночь уже была на исходе.
Небо стало уже почти утренним, но узкий месяц еще чуть-чуть светился и
чуть-чуть желтел в листве тусклый треугольный фонарь, похожий, что там греха
таить, на физиономию Питирима.
— Послушайте, дружище Гена, — обратился старый
пилот к молодому пионеру, — что вы имели в виду, крича: «Это он! Это он!»,
когда любезнейший дружище Василий Павлович столь проницательно обнаружил
сходство фамилий Кукк-Ушкин и Кукушкин?
Я посмотрел на Гену. Мальчик сидел в позе знаменитой
скульптуры Родена «Мыслитель». В глазах Геннадия иногда мелькали огоньки его
прославленной интуиции. Он поймал мой взгляд и молча улыбнулся. Кажется, мы поняли
друг друга, оставалось только немного просветить уважаемого дружищу Юрия
Игнатьевича, погрязшего в технике.
— Вам требуется сейчас мое вмешательство, дружище
Гена? — тихо спросил я.
— Боюсь, что в этот момент без него нам не
обойтись, — вздохнул мальчик.
«Что ж, — подумал я, — что ж. Есть ли для писателя
более благородное дело, чем прийти на помощь своим героям в трудный час?» Я
встал со ступенек мостика и прикоснулся, на счастье, к мраморному хвосту царя
четвероногих. Затем мне пришлось сильно надавить большими пальцам на виски и на
секунду зажмуриться. Тогда на канале Грибоедова появилось странноватое, но
стремительное плавательное средство, приводимое в движение тремя парами юных
ног, принадлежащих Валентину Брюквину и сестрам Вертопраховым. Четвёртое место
на этом судне, напоминающем водяной велосипед, было не занято, если не считать
крупной морской чайки, которая сидела на спинке этого места и чувствовала себя
ничуть не хуже, чем на мачте океанского корабля.
— Что это? — вскричал в изумленном восторге Юрий
Игнатьевич. — Какой шик!
— Плоды досуга, ничего особенного, — скромно
пояснил Гена. — Четыре ржавых понтона, педали, лопасти, две стиральные
машины и бритва «Харьков».
— Гениально! — вскричал (что поделаешь, если он
опять вскричал) Четвёркин. — Я вижу, дружищи дети, что ваше поколение тоже
не теряет досуга зря!
Водяной экипаж приближался, поднимая коричневые валы. В руке
Натальи (или Дарьи) Вертопраховой трепетал листочек бумаги, похожий на
телеграмму.
Я еще сильнее нажал на виски и на другом берегу канала
появился Сиракузерс Под Вопросом. Он легко вогнал меж гранитных плит спицу
ярчайшего зонта, поставил под зонт мольберт, раскладной стул и уселся, выставив
пунцовое пузо. Эдакий, видите ли, свободный художник!
Скрипнули чугунные ворота Экономического института. На одной
из половинок ворот выехала костлявая дворничиха, в слуховых очках. Не слезая с
ворот, она сделала несколько снимков невыразительного серого дома
кодаком-зеркалкой, висящим на плоской груди.
Экипаж тормозил, приближаясь к мостику. Валентину Брюквину к
его невозмутимому лицу явно не хватало бороды. Лицо этого мальчика было просто
создано для бороды, и никто из его друзей не сомневался, что, когда придет
время, Брюквин украсится бородою. Сестрам Вертопраховым к их дивной утренней
красоте не хватало лишь алой ленты, подобной той, с которой они добились уже
немалых успехов на спортивных помостах.
— Приветствую всех, — спокойно, без особых
эмоциональных отливов сказал Валентин Брюквин. — Сегодня наш друг снова
вышел в эфир, и мы имели короткую связь. Вот радиограмма. — Он протянул
чайке клочок бумаги и попросил: — Будьте любезны, Виссарион, отнесите это
вон тем дружищам.
Чайка-самец, по имени Виссарион, охотно выполнил его
просьбу, и теперь уже клочок бумаги трепетал в руках Гены. Текст этой новой
радиограммы был еще более размыт, чем текст первой, никакой ясности в наше дело
он не вносил, за исключением… да, за исключением того, что он подтверждал
Генину догадку, подтверждал его возглас: «Это он, это он, эврика, это он!», ибо
в нем среди обломков слов и диких звукосочетаний, словно рея с погибшего
корабля, плавала почти целая фраза: «…ой ед врач русског клип „Безупречный“
мичман Фог…»
— Взгляните, Юрий Игнатьевич, — спокойно сказал
Гена. — Здесь упоминается врач клипера «Безупречный» мичман Фог, а нам
достоверно известно, что врачом на клипере был мичман Фогель-Кукушкин.
— Откуда это известно, дружище Гена? — недоумевал
пилот.
— Мой прапрадед командовал этим судном, — пояснил
Гена.
— Снимаю шляпу! — вскричал (опять) Четвёркин и,
перейдя на более спокойный тон, стал подводить итоги: — Портрет, канал,
львы, сходство фамилий… Уж не имеем ли мы дело, милостивые товарищи, с потомком
того корабельного лекаря и не поэтому ли, Гена, именно к вашему семейству
обращен призыв о помощи?
— Вот именно поэтому, дружище Четвёркин, — сказал
Гена. — Именно поэтому. Все эти связи очевидны. Я почти убежден теперь,
что фамилия Фогель-Кукушкин, трансформируясь в течение десятилетий,
превратилась сейчас в Кукк-Ушкина и в лице Питирима Филимоновича мы имеем дело
с потомком того корабельного лекаря.
— В таком случае Питирим должен испытать к вам хоть
какое-то подобие товарищеского чувства, — задумчиво предположил
Четвёркин. — Лишь только самое черствое сердце не откликнется на голос
прошлого, на эхо тех времен, когда ваши предки плыли под одними парусами.
— Взгляните, — шепнул Гена и подтолкнул локтем
своего нового пожилого друга и подмигнул своим старым юным друзьям, сестрам
Вертопраховым и Брюквину.
Костлявая дворничиха в слуховых очках преспокойно
прогуливалась вдоль канала, но уже не по ту, а по сю его сторону. Каким образом
она пересекла водную артерию, минуя Львиный мостик, где собралась вся наша
компания, оставалось загадкой для всех.
