Прошло еще несколько минут, и каноэ приблизилось к самолету.
Бесстрашный мореплаватель оказался высокие сухощавым человеком с гривой седых
волос и молодецки подкрученными усами. Одет он был довольно странно для
путешествия на каноэ через океан. Туалет его составляли, наряду с яркими
плавками, солидная сорочка, какую обычно надевают под пиджак, и строгий
английский галстук с диагоналями. Под седыми волосами и коричневым лбом на
плоском полинезийском носу сидели профессорские очки.
Итак, верхняя половина незнакомца выглядела чрезвычайно
респектабельно, интеллектуально; нижняя же половина с ее босыми ногами и
острыми, в ссадинах и кровоподтеках, коленками выглядела чрезвычайно
нереспектабельно: обычная нижняя половина обычного тела обычного полинезийского
рыбака.
— Бон суар, медам и мсье, — сказал незнакомец на
понятном французском. — Я видел, как вы садились в океан. Разрешите
засвидетельствовать уважение вашему экипажу. Не могу скрыть своей радости, видя
вас всех в добром здравии. Добро пожаловать, господа!
— Кто вы? — вскричали все присутствующие на борту
«ЯКа-40».
— Простите, что сразу не представился, — чуть
поклонился незнакомец и тут же перестал быть «незнакомцем». — Я вождь
племени Фуруруа с атолла Чуруруа. Мое личное имя Фуруруа Чуруруа. К вашим
услугам.
Молниеносная догадка мелькнула в головах всех присутствующих
ленинградцев.
— Да вы, должно быть, знаете Цитронского Льва
Степановича с улицы Рубинштейна! — воскликнула на родном языке Наташа
Вертопрахова.
— Боже ж ты мой! — вскричал по-русски Фуруруа
Чуруруа. — Лев Степанович уже много лет мой лучший заочный друг!
Позвольте, позвольте… Прошу не удивляться, если я упаду сейчас в обморок. Уже
не имею ли я дело с соседями Льва Степановича, господами Стратофонтовыми?
— Не падайте в обморок, мсье Фуруруа Чуруруа, это
мы! — сказал папа Эдуард, спрыгнул из самолета в каноэ и поддержал
интеллигентного вождя, который все-таки немножко упал в обморок.
Все ликовали: значит, рядом где-то лежит атолл, значит, они
спасены! Оказалось, ликование преждевременно: до атолла было не менее 250
километров.
Оказалось, что Фуруруа Чуруруа совершает путешествие со
своего атолла, где жило его племя (или, если угодно, семья) в количестве 87 человек,
на другой атолл, у которого даже и имени не было и который значился в лоциях
под обозначением ГФ 39 и где жило племя в количестве одного человека.
Оказалось, что вождь покрыл уже около двух третей пути, но и до атолла ГФ 39,
по его соображениям, было отсюда не менее 120 километров. Увы, рации в каноэ не
было. Рация слишком тяжела для утлого суденышка. Что ж, господа, не будем тогда
терять времени зря и постараемся добраться до атолла ГФ 39 своими средствами.
Во всяком случае, благородный вождь гарантировал беднягам, что будет с ними до
конца и в случае необходимости погибнет вместе.
В среде гигантских чаек-альбатросов не принято удивляться
ничему, поэтому они не удивлялись или делали вид, что не удивляются, пролетая
над странным караваном, медленно плывущим по горящему в закатных лучах океану.
Впереди двигался каноэ с двумя гребцами: Фуруруа Чуруруа и
папой Эдуардом. За ним на буксире тащился невероятный импровизированный плот,
сооруженный из самолетных кресел, ящиков из-под кока-колы и опустошенных чемоданов.
На плоту сидели женщины и дети. Сильные пловцы-мужчины во главе, конечно, с
Валентином Брюквиным помогали гребцам буксировать это странное сооружение.
Фуруруа Чуруруа укокошил веслом солидную рыбу и принес ее в
жертву богу погоды Де-Винду, и тот, в лице одного из равнодушных альбатросов,
тут же эту рыбу пожрал.
Фуруруа Чуруруа повеселел: если Де-Винду будет
снисходительным, предприятие имеет несколько шансов на успех.
— Посмотри-ка, Наташка, — сказала, высовывая из
воды руку, Даша Вертопрахова и показала в небо. — Посмотри-ка, там высоко
в небе летит какая-то другая чайка, не альбатрос.
— Уж не наш ли это друг Виссарион? — засмеялась
Наташа. — В самом деле, птица напоминает его стиль полета.
Чайка летела очень высоко и, хотя принадлежала к породе обычных,
то есть любопытных чаек, не заметила каравана. Она спешила, у нее было срочное
дело.
Каким же предстал оживший монстр изумленным глазам нашего
мальчика? Ну, слегка пожелтевшим, ну, слегка постаревшим, но все еще весьма
ярким. Разумеется, никаких фальшиво-ангельских черт в ее облике уже не
осталось, теперь в глаза бил обнаженный демонизм самого дурного пошиба. Мадам
была затянута в ее излюбленную черную кожу, пощелкивала своим излюбленным
стеком и, конечно, как всегда, казалась сама себе невероятной аристократкой, но
что-то было в ее облике такое, что сразу же выдавало пошлость — то ли
туфли на слишком толстой платформе, то ли кожа слишком тугая, то ли парфюмерия
чуть-чуть резковата, то ли походка, то ли мимика, а может быть, все это вместе
и что-то еще. Таким предстал оживший монстр глазам нашего мальчика. (Что
касается тайны спасения мадам Накамура-Бранчевской после падения на истребителе
в воды Эмпирейского пролива, то мы даже не собираемся утомлять читателей
объяснениями. Чего-чего, но уж вылезти сухой из воды для подобной дамочки не
проблема).
Что же предстало глазам ожившего монстра на заросшем
аэродроме? Накамура-Бранчевска увидела семь огромных кофров, возвышающихся над
невероятным скопищем всякого барахла, и массивного Сиракузерса, привязанного к
пальме. Больше здесь не было ни души. Лучи закатного солнца яркими полосами
расчертили бетонное покрытие аэродрома. Маленький костер горел в лужице под
пальмой Сиракузерса. Тропическая мошкара плясала в лучах между пальмами.
— Что все это значит? — медленно, зловеще
проговорила мадам и повернула свой надменный подбородок к уже дрожащему в
ожидании стека Латтифудо. — Где сундучок, в котором что-то стучит? Где все
мои люди? Где самолет? Я пристрелю тебя на месте, слабоумный Латтифудо!
Мадам была окружена по крайней мере двадцатью отборнейшими
мерзавцами, среди которых Гена увидел немало своих прошлогодних знакомых: здесь
были и полковник Мизераблес, и сержант Пабст, и Буллит, и Грумло… Да, видно,
стены эмпирейской тюрьмы оказались недостаточно крепкими для этого сброда.
Какой странной властью обладала мадам Н-Б над этими
подонками рода человеческого! По одному ее слову они готовы были броситься и
растерзать любого. Сейчас они были готовы броситься и растерзать алкоголика
Латтифудо.
— Любимая, прелестная, величественная! —
воскликнул Латтифудо, падая на колени и простирая руки (ну просто персонаж
античной трагедии!). — Самолетик, увы, улетел по вине нашей Бубочки,
Бубочки Флауэр… увы… Наши людишки здесь, здесь, куда же им деться? Может быть,
просто погулять пошли? А сундучок, он оставался в седьмом номере. Там!
