У каждого из нас, коротковолновиков, господа, есть круг
своих друзей по эфиру, и очень часто эти круги соприкасаются. Так, на счастье,
заочный друг уважаемого Геннадия, уважаемый Мик Джеггер, почтальон с
Фолклендских островов, оказался и моим заочным другом. Я пустил в ход других
своих заочных друзей, включая вашего соседа, уважаемого Цитронского Льва
Степановича, принес жертву радиобогу Мегагерцу… ну, не будем уточнять, ну, пару
кур, корзину рыбы, ну, кое-что еще… короче говоря, господа, Мегагерц оказался
милостив, и мне удалось почти точно установить, что таинственные размытые
сигналы идут от Германа Фогеля, с атолла ГФ-39. Увы, сигналы отсюда больше не
повторялись, и мне пришлось выйти в море на каноэ. Впрочем, я рад, что
встретился с вами и что мы теперь лежим все вместе на этом хорошем песке и
можем все вместе разделить радость встречи с Германом Фогелем, который сейчас
приближается к нам.
К ним приближался гигант непонятной расы и непонятного
возраста. Мускулистые бронзовые плечи и мускулистые черноватые ноги несли на
себе обрывки одежды, которая, возможно, была когда-то сукном цвета хаки, но,
возможно, и батистом цвета перванш. Длинные, спутанные пегие волосы ниспадали
на плечи, длиннейшая пегая борода была заткнута за пояс. Цвета глаз нельзя было
различить из-за нависших пегих бровей. Приблизившись на расстояние двадцати
метров, гигант вынул из сумы две гранаты, поднял их над головой и прокричал на
каком-то немыслимом языке, в котором клокотали русские, немецкие, французские
слова, а также звуки моря, скрип пальм и вой ветра:
— Если вы не гутентаген, а геген мир… у-у-у-скр-трек…
нихт добро пож-ж-жа-а-гломп-гломп-ло-о-о-о-вать… шерше дизе папир… их буду вас
эксплоз-з-з… тр-р-р… кх!
Смысл приветствия, кажется, был ясен всем присутствующим:
«Если вы пришли сюда с дурными намерениями, я взорву вас на
месте!»
В подкрепление своих слов гигант выразительно помахал своими
ржавыми гранатами.
Воцарилось смущенное молчание, и вдруг Четвёркин Юрий
Игнатьевич, резво вскочив на свои легкие ноги, устремился к гиганту с
распростертыми объятиями.
— Шер ами! Обер-лейтенант Герман Фогель, елки точеные!
Ей-ей, милостивые государи, через пятьдесят девять лет приятно встретить даже
бывшего врага! Вы помните, обер-лейтенант, как я сбил ваш «альбатрос» в 1915
году в трех верстах к северу от Перемышля? Я зашел к вам в хвост на своем
«ньюпоре» и швырнул в ваш аппарат целый тюк горящей пакли!
— Доннерветтер! Поручик Четвёркин? — взревел
гигант, выронил свои гранаты и заключил бывшего неприятеля в объятия. —
Кр-р-р-ш-ш т, у-у-у-вз-з-з, — сказал он. — Унзер камф был жуткий
шреклих… Ду бист в з-з-з-ы-ы-ы…
— Ах, елки точеные! — Юрий Игнатьевич стукнул
Германа Фогеля по спине. — Позволь тебе представить моих друзей, семейство
Стратофонтовых!
Вдруг все увидели, какого цвета глаза гиганта. Ярко-синие
зрачки, казалось, выскочили из-под нависших бровей и остановились в священном
ужасе. Он смотрел на семейство Стратофонтовых, словно на ожившие тотемы. Он
рухнул перед ними ниц и простер руки, словно дикарь перед алтарем. Он, должно
быть, и впрямь считал богами наших милых Стратофонтовых.
— Стратофонтовы! Натюрлихе фамилией… гр-р-р-р… россен!
Глюклих! Бонжур! Щ-щ-щ-асть-ть-ть-ть-е!
Немалого труда стоило успокоить гиганта, внушить ему, что
ничего невероятного не произошло, что Стратофонтовы — вовсе не миф, не
гипербола, а самые обыкновенные миловидные люди. Решающую роль в этом деле
сыграла баночка растворимого кофе, которую хлопотливый океан как раз подкатил к
ногам компании. Мама Элла быстро вскипятила на непромокаемой зажигалке мужа
банку воды и предложила икающему гиганту этот самый распространенный напиток
современной цивилизации — «нескафе». Напиток произвел на Германа Фогеля
чрезвычайно сильное и приятное впечатление. Он успокоился, улыбнулся и начал
свой рассказ. Мы здесь даем лишь краткое изложение его рассказа, разумеется
удаляя из него щелканье птиц, вой ветра и треск пальмовых веток.
РАССКАЗ БЫВШЕГО ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА ГЕРМАНСКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ
АВИАЦИИ, А НЫНЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЯ КОРЕННОГО НАСЕЛЕНИЯ АТОЛЛА ГФ-39 ГЕРМАНА
НИКОЛАЕВИЧА ФОГЕЛЯ.
В конце лета 1914 года молодой сорокалетний российский
подданный Герман Николаевич Фогель-Кукушкин лечил невралгию на купаниях в
Баден-Бадене, когда разразилась первая мировая война. Герман Николаевич был
интернирован германскими властями. Власти насильственным путем лишили его
русской половины фамилии, объявили его немцем, засадили за руль «альбатроса» и
приказали:
— Фогель, летай!
«Альбатрос» решил все дело. Молодой человек был весьма
увлечен этим новеньким летательным аппаратом и дал себя вовлечь в
братоубийственную войну. Конечно, в русские войска Герман Николаевич не стрелял,
а просто себе летал на своей мощной машине и бомбы сбрасывал в облюбованное им
болото в трех верстах к северу от Перемышля. Как вдруг за ним стал гоняться
русский летчик, по сведениям разведки, поручик Четвёркин. Герман Николаевич был
вспыльчивый сорокалетний молодой человек, и его раздражало, что ему мешают
летать. Сначала они только грозили друг другу кулаками, а потом стали наседать
друг другу на хвосты, и вот однажды хитроумный Четвёркин швырнул в Германа тюк
горящей пакли.
Оказавшись в болоте, Фогель было уже обрадовался возвращению
на родину, как вдруг германская армия начала наступление и вытащила его из
болота. Он был награжден серебряным крестом и отправлен на Западный фронт.
Здесь он однажды стал свидетелем газовой атаки. Зрелище человеческих страданий
так глубоко поразило Германа Фогеля, что он решил раз и навсегда порвать все
связи с цивилизацией, которая, по его наивному размышлению, была виновницей
всех этих кошмаров. Он дезертировал из армии и пробрался в Аргентину, оттуда —
в Чили, из Чили — в Перу, и, наконец, в Перу он попросил
капитана-китобойца найти ему в океане необитаемый атолл, чтобы там он мог
встретить закат своей жизни. Он думал о закате жизни, по тому что сразу после
газовой атаки превратился из молодого сорокалетнего человека в пожилого
сорокалетнего человека.
