Тишину ночи нарушало лишь потрескивание костров и мягкое всхрапывание лошадей. Ночные птицы молчали, насекомые не жужжали; хищники, если они и рыскали в темноте, не издавали ни звука. Луна, поднимаясь к зениту, серебрила легкие облака, плывшие по разрисованному звездами небу цвета индиго. Ощущение, что за Каландриллом кто-то наблюдает, спало — видимо, благодаря заклятиям Очена. И хотя он еще чувствовал некоторый дискомфорт, усталость взяла свое: веки его отяжелели, глаза закрылись, и он уснул.
Проснулся Каландрилл как от толчка, словно кто-то громко позвал его в тиши. Он оглянулся — вокруг все тихо и спокойно, но всем его существом овладел ужас, когда он вдруг увидел на земле неподвижного светловолосого юношу, в котором узнал себя. Он глубоко спал рядом с Ценнайрой, с другой от Брахта и Кати стороны костра. Он видел спящих котузенов, Очена и Чазали. Вазирь зашевелился, словно почувствовал на себе его взгляд. Часовые и лошади отбрасывали темные тени. Он поднялся, как призрак-дух, и отделился от тела, не в силах противиться тому, что с ним происходит: как ни желал вернуться в свою физическую форму, он продолжал подниматься над землей, словно подчиняясь некоей стоявшей выше его понимания силе. Он в отчаянии забился и тут увидел — если еще был в состоянии что-то видеть, что он, выйдя из материального тела, стал бесформенным.
Им овладела паника; он начал звать на помощь Брахта Катю, Очена, но все спокойно спали, и только вазирь вновь пошевелился во сне.
Каландрилл понимал, что это не сон, он инстинктивно почувствовал, что суть его покинула телесную форму. Он вспомнил о Рхыфамуне, и если бы обладал физическим телом, то задрожал бы. Теперь же ему оставалось только смотреть на своих товарищей и союзников, медленно поднимаясь все выше и выше, как перышко или дымок на легком ветерке. Его уносило к далеким звездам.
Очень скоро весь лагерь превратился в размытые тени в отблесках костров. Через несколько мгновений все пропало — ветер или та сила, что увлекала его за с собой, изменил направление, и Каландрилл поплыл к северу, по крайней мере ему так казалось. Под ним проплыла равнина, уступившая место холмистой поверхности, о которой говорил Очен. Среди поросших лесами холмов и долин с прожилками рек и пятнами озер мерцали огни; он видел деревни, возделанные земли, тучные стада.
Каландрилл летел все быстрее и быстрее. Вот он уже перестал различать отдельные предметы на земле, а звезды на небе слились в один мерцающий хвост. Он увидел бескрайнюю плодородную равнину, на которой возвышался большой город, который он принял за Памур-тенг, огромный близнец крепости, из которой они недавно вышли, с мириадами освещенных окон. Но вскоре и это видение унеслось назад.
Затем он увидел новые огни; их были тысячи; они были далеко внизу. Он видел шатры, лошадей и людей, и ему стало ясно, что это — армия. А чуть дальше увидел еще одну армию, значительно более многочисленную, и костры горели по обеим сторонам красной от бесчисленных костров реки. А начало свое она брала в посеребренном луной озере. Озеро Галиль! Значит, город, раскинувшийся ниже по реке, — Анвар-тенг.
Он подлетел ближе, и полет его замедлился, словно навстречу ему задули противные ветры. Теперь он смог лучше рассмотреть то, что было внизу.
Он вдруг сообразил, что ночь была освещена не только огнями костров. С холмов вокруг города и с озера, по поверхности которого бегали темные неопределенные тени, стекали языки золотого и малинового света и набрасывались на стены Анвар-тенга яростными раскаленными языками, стекая вниз по укреплению, и разрывались, как световые бомбы. Ему даже показалось, что он слышит вопли и ощущает чувства людей. Они бились о него, как волны прилива, — злость, ярость, ужас, ненависть, похоть и голод с внешних сторон городских укреплений; и решимость осажденных биться до конца и отстоять город от разрушений и грабежей.
Душа его страдала, ему казалось, что больше он не выдержит, и он жаждал пробуждения от кошмара. Ему это не удалось, но на одно короткое мгновение, как смутное воспоминание, он увидел тени спящих Брахта, Кати и Ценнайры. Очен заворочался на своем одеяле и приподнялся, отбросив с обеспокоенного лица серебристые пряди волос.
Но тут же неведомая сила вновь потащила Каландрилла вперед над серой, молчаливой, каменистой землей, походившей на пустыню, к возвышавшейся впереди мощной стене из белых острых, как зубы дракона, камней. Он знал, что за ней лежит Боррхун-Мадж. К своему ужасу, он вдруг понял, что подчиняется зову силы, не имеющей физической формы, прячущейся в оккультном мире. Он также почему-то знал, что, если душа его окажется там, куда манит его эта сила, назад он никогда не вернется. Душа и тело никогда больше не сольются вместе; душа его окажется в ловушке, а тело будет пребывать в вечном сне до тех пор, пока не умрет.
Он попытался воспротивиться психическому течению, но это было все равно что плыть против мощного потока. Ночь нашептывала ему на ухо, чтобы он сдавался, что он не может больше сопротивляться, что он слишком слаб против такой силы. И, несмотря на все его старания, ноги и руки не подчинялись ему, мышцы разрывались и жаждали отдыха; все подталкивало его к тому, чтобы отдаться во власть течению и плыть вместе с ним.
Огромный, сливающийся с небом город приближался. Переливы снега, блеск звезд и свет луны — все слилось, словно твердь и небеса превратились в плотный туман. Мир кончился, началось что-то невиданное. Переливающийся туман заколебался, задрожал, засверкал, и он понял, что дальше покоится Фарн. Стоит ему перейти через этот барьер, как он пропадет на веки вечные; миссии их придет конец, и Безумный бог пробудится.
Он слабел и оказывал все меньшее сопротивление той силе, которая влекла его к себе. Ему показалось, что он слышит смех, издевательский, ужасный в своей уверенности. Он узнал его. Этот смех каленым железом отпечатался в его памяти, он уже слышал его в Альдарине, когда они с Катей были в доме Варента ден Тарля и когда насмешливая форма Рхыфамуна выплыла перед ними из уже ненужного талисмана, который он, как полный дурак, донес до Тезин-Дара, позволив колдуну наложить лапу на «Заветную книгу». И в затерянном городе и в Альдарине им овладела неподдельная ярость, бессловесная, но твердая уверенность в том, что у него нет выбора и другого желания, кроме того, чтобы воспротивиться наступающему хаосу Безумного бога. Хаосу, в который Фарн может ввергнуть мир. Ярость эта овладела им и сейчас и придала ему новых сил, и он восстал против того, что влекло его к серебристой грани.
Он боролся во имя Молодых богов, во имя человечества, и полет его к эфирной границе замедлился.
Но все же хоть и медленно, но его влекло вперед. Он походил на пловца, которого закружил водоворот. Он почувствовал страшную, непонятную на физическом уровне душевную усталость. Если бы он существовал тогда на земле, члены его налились бы свинцом, легкие Разорвались бы, глаза покраснели, а мышцы отказались бы ему служить. Но он продолжал бороться.
И все же его несло все ближе и ближе к занавесу, отделявшему мир людей от мира пребывающих в забытьи богов. Серебристая мгла мощно пульсировала, смех усилился, превратившись в победоносное крещендо. Он оглушал его и лишал последних сил.
