И тут Каландрилл увидел ее широко раскрытые глаза. В них отражалось пламя костра. Ценнайра выпростала из-под одеяла руку, он взял ее, наслаждаясь прикосновением нежной кожи, и его захлестнула волна желания. Она едва слышно прошептала:
— Что он сказал?
Так же тихо, чтобы не разбудить товарищей, Каландрилл поведал ей все. Лицо Ценнайры стало серьезным, пальцы вжались ему в руку.
— Да будет так, — пробормотала она, когда он закончил. — Я буду молить богов, чтобы они вернули мне сердце, но ежели этому не суждено случиться…
— Мои чувства к тебе останутся неизменны, — заверил ее Каландрилл.
— Мои тоже. И все же мне бы хотелось обладать сердцем, — сказала она и едва слышно рассмеялась. А затем с озадаченной улыбкой добавила: — Я и не предполагала, что буду так этого желать. Но тогда я не знала тебя.
Каландрилл поднес ее руку к губам и нежно поцеловал пальцы, но тут же оттолкнул ее от себя, чувствуя, что еще немного — и он уже не сможет себя сдержать и прижмется к ней. «Дера, — подумал он, — неужели Брахт и Катя испытывают такую муку каждую ночь? Я и подумать не мог, что это так трудно».
— Как же тяжело, — прошептал он.
— Да, — выдохнула Ценнайра, — но мы дали обет.
— Истинно, — простонал он, и Брахт тут же зашевелился, открыл глаза и схватился за эфес меча, лежавшего у него на груди. Приподнявшись на локте, он посмотрел на Каландрилла, что-то хрюкнул и опять закрыл глаза.
— Спи, — сказала Ценнайра, и Каландрилл, кивнув, отпустил ее руку.
Он не сразу уснул, размышляя о Ценнайре и обо всем, что рассказал ему Очен. Мысли громоздились одна на другую, но постепенно сон, полный страсти и отчаяния, овладел им.
Каландрилл проснулся с первыми лучами рассвета. Глаза у него слезились, во рту было сухо, одеяло после беспокойной ночи сбилось в комок. Он пинком отшвырнул его от себя и, зевая, осмотрелся. Солнце еще не поднялось над горизонтом. Небо, там, где оно всходило, было еще молочным. Несмотря на унылую картину, птицы уже распевали вовсю. Он умылся и принялся кинжалом соскребать со щек и подбородка щетину. Котузены собирались, как обычно, быстро и молча. Они кипятили воду и готовили лошадей. Катя хлопотала у костра, Ценнайра помогала ей, Брахт занимался утренним туалетом жеребца. Каландрилл улыбнулся женщинам и удалился из виду, дабы удовлетворить свои потребности. Затем он вернулся к костру, принял от Ценнайры чай, мясо и кусок хлеба, который Катя разогрела над костром.
Позавтракав, путники оседлали лошадей, затушили костры и выехали из-под укрытия холма. Как только они оказались на открытой местности, в лицо им ударил сильный северный ветер, растрепавший гривы лошадей. Каландрилл вдохнул воздух, и ему показалось, что он учуял запах надвигающегося снега. Чем дальше на север, тем ближе зима. Солнце, выбравшееся из-за восточной оконечности мира, ярко засверкало на лазурно-синем небе, по которому конскими хвостами неслись белые перистые облака, но грело слабо.
Чазали, скакавший впереди, задавал все тот же ровный, быстрый темп, как и прежде. И так они скакали до тех пор, пока солнце не взошло у них высоко над головой Тогда всадники остановились в тени еще одного холма с источником. Они пили кристально чистую холодную воду и торопливо жевали холодное мясо и хлеб, а затем вновь продолжили путь.
К сумеркам возвышавшиеся тут и там на плоскогорье холмы поредели, а потом и вовсе остались позади. Ничто не нарушало унылый пейзаж, если не считать редких оврагов и приземистых изогнутых деревьев, росших вопреки сухой земле и никогда не утихавшему ветру. Они остановились под прикрытием низкорослой рощицы, когда сумерки переросли в ночь. Дров было мало, и костры их горели слабо. Ветер, не встречая преград, с ревом носился над ровной землей и грохотал ветвями, выбивая искры из колышущихся языков пламени.
— Ты был прав, — заметил Брахт за ужином. Каландрилл, не понимая, нахмурился, и керниец продолжал: — Угрюмое место.
— Бывает и хуже, — возразил Очен, сидевший рядом. — В Боррхун-Мадже земля еще суровее.
— Но там хотя бы горы, — с тоской в голосе произнесла Катя.
— Будем надеяться, мы скоро их увидим, — с ухмылкой сказал Брахт. — Повеселеешь ли ты тогда?
Катя улыбнулась:
— Я бы предпочла оказаться среди моих гор, гор Вану, с «Заветной книгой» в руках.
Дни шли за днями; как голодный набросившийся на еду человек, они пожирали лигу за лигой. Равнина уступила место невысоким холмам и узким долинам. Среди небольших перелесков низкорослых чахлых деревьев потекли ручейки и реки. Однажды где-то на юге проплыла темная туча, однажды выпал снег, но тут же растаял, напомнив о приближающейся зиме. Вокруг не было и намека на жилье: ни деревень, ни крестьянских усадеб. Джессеринская равнина словно вымерла. Пейзаж был гнетущим. Изредка Каландрилл позволял себе вглядеться в оккультный мир, и тогда в ноздри ему била ужасная вонь зла. По мере их продвижения вперед зловоние усиливалось, словно они подбирались все ближе и ближе к склепу, где гнило множество трупов. Очен продолжал обучать Каландрилла искусству магии, и занятия эти, продолжавшиеся далеко за полночь, были для него своего рода отдушиной. Он с трудом добирался до одеяла и быстро засыпал от изнеможения, несмотря на близость Ценнайры. В те короткие мгновения, что выпадали им для разговора, они больше не вспоминали о сердце, словно сговорившись, хотя обоих страшила возможность того, что Ценнайра никогда более не станет обыкновенным человеком, а может, и погибнет при попытке вернуть себе сердце.
Наконец в один сумрачный день, когда на сером небе висела темная туча, они увидели Памур-тенг.
Город возвышался посреди широкой долины, окруженной с севера и юга цепочками округлых холмов. С большого расстояния он походил на форт у Дагган-Вхе: квадратный, приземистый, желтоватый и хмурый под низкими тучами. Но когда они с грохотом приблизились к городу, Каландрилл понял, что сходство ограничивалось лишь формой. Город был намного больше Секки: огромный, кубический, он не походил ни на один из городов, виденных им прежде. Ни внешней стены, как в городах Лиссе, ни рва с водой, ни башен. Как и Ахгра-те, Памур-тенг являл собой город-крепость. Внешние оборонительные сооружения представляли неотъемлемую часть внутренних строений. Огромный монолитный блок. В южной стене, со стороны которой они приближались к городу, по центру стояли огромные двойные ворота, обитые снаружи чеканным железом со знаками рода Макузен. С более близкого расстояния Каландрилл увидел амбразуры, смотревшие на них из камня, как внимательные глаза. Они располагались высоко в стене и бежали ровной линией с обеих сторон от ворот. На длинных толстых брусах, закрепленных на стене, висели металлические клетки. Оказалось, что в них сидят узники. Некоторые походили на обтянутые кожей скелеты, что заставило Каландрилла задуматься о природе джессеритской справедливости.
По команде Чазали двое всадников выехали из колонны, подскакали к воротам и начали изо всей силы барабанить в металлическую обивку. Створки неторопливо раскрылись, обнажая въезд в черный как ночь тоннель, из пасти которого с пиками наперевес выбежали котуанджи и выстроились в две линии. Когда Чазали и Очен подъехали к первым копьеносцам, котуанджи подняли оружие и в приветствии ударили толстой стороной пики о землю. В тоннеле раздался оглушительный грохот.
