«Убить. Быстро. Сразу».
И крылатые тени ринулись к замершим на склоне фигурам… Они умирали — почти мгновенно, и неестественным глянцем алела на снегу кровь сонных артерий.
«Спасибо…» — донеслось до него вместе с почти затуманенным взглядом. И в то же мгновение взвился стеклянно-огненный смерч над Мелькором, раскололся кровавыми каплями, и жизнь покинула тех, до кого не успели долететь орлы.
Огромные птицы долго чистили клювы, погружая их в алмазную пыль и дробя лед…
«Зачем ты убил их? К вечеру они бы раскаялись… Твое нетерпение…»
«Прости, Отец, я виноват… Я не смог — они не покаялись бы, и… им было слишком больно…»
«Тогда все же покаяние было возможно… Ладно, что уж теперь… Впредь будь терпеливей».
«Накажи меня, Отец…»
«Я.прощаю тебя — но впредь будь тверже, дабы не пострадала Арда от твоих чрезмерных мягкости и впечатлительности…»
Он вышел на площадку — самую высокую во дворце, готовясь взлететь и нестись — бешено, не разбирая дороги, и пусть ветер сметет этот день…
Воздух привычно подхватил его и… — он понял все. Резко. Окончательно. Он никогда не взлетит. Небо больше не для него — исполнителя, отдавшего приказ убивать.
В бесконечно-недоступной вышине прощально звенели недосягаемые — навсегда — звезды…
* * *
— Ты поступил правильно, ты во всем прав… Ты — свет, хранящий все сущее, тяжела твоя ноша, но не опускай рук — в них Арда… Я помогу тебе.
Ласковые прикосновения, нежно, осторожно размыкающие остывающий обруч… Неужели — простил, и все будет хорошо? И боли — не будет!.. И — памяти?!
— …Только покой…
— …Только покой…
Не быть. Зачем? — нечего хранить. И так уже ничего не осталось…
— Ты исцелишься — спи, забудь…
…Как тепло и легко… Уснуть. Забыть. Не быть.
— Манвэ! Брат, очнись… вернись! Обжигающе-холодные прикосновения вырвали из мягкого тумана, словно клинками вспоров уютный кокон, почти скрывший все, бывшее прежде доступным зрению.
Зачем? Еще немного, и его бы не было…
Не было?! Нет, был бы — иной, снова послушный Высшей Воле, исправленный, исцеленный — от боли, от горечи, от мучительных воспоминаний… Безупречный исполнитель — без страха и упрека. Стал бы — наново заточенный инструмент, которым еще можно пользоваться. Стал бы таким, каким и видит его Валинор уже почти четыре эпохи… А любовь? Но он любил бы отныне то, что дозволено любить… И расправился бы с теми, напомнившими, что он не просто орудие?! Нет!
Собрав остатки сил и воли, Манвэ рванулся, но стальные путы, покрывшиеся было чуть ли не нежным и мягким пухом, крепко держали. Ах, так?! Воспоминания снова накатили бешеным валом, и словно резкий порыв ветра разметал клочки нежного тумана…
И он услышал голос — тот же, что так ласково уговаривал забыть, теперь звенящий от ярости и обращенный не к нему:
— Наглец! Как ты посмел встать на Моем пути?!
— Это не в первый раз — ты удивлен? Оставь Манвэ в покое!
— Я дам ему покой — без твоих советов!
— Покой беспамятства?
— Не тебе указывать, что лучше для Моих сотворенных! Всюду, где ты появляешься, ты сеешь смуту и разлад, искажая творение, опутывая ложью тех, кто услышал тебя!
— Ты знаешь, что я не лгу.
— Ты несешь зло и смерть, ты не в состоянии даже понять, что делаешь. Ты посмел совратить того, кого Я благословил, чтобы хранить Свет от твоего лиха!
— Дорого обошлось ему Твое благословение!
Спор, разыгравшийся в его сознании, мучительно отдавался в висках, сотрясая, казалось, все существо. Ничего не сказать — беззвучие оглушало, сжав в своих мягких, цепких лапах, бесшумно стиснувших горло… Знают ли спорящие, что он слышит?
— Тебе-то что за дело до него?!
— Он мой брат.
— Вот как? Вспомнил? Что же ты раньше это не вспоминал, разрушая то, что творили под его руководством другие твои братья и сестры?!
— Мы не смогли договориться — и в этом не только и не столько моя или их вина…
— А сейчас ты просто боишься, что он, стряхнув твое наваждение, низвергнет тебя с твоими прихвостнями туда, откуда по недоразумению вытащил.
— Нет, не боюсь — представь себе. Меня трудно уже чем-то запугать.
— Так в чем дело? Куда и зачем ты лезешь?
— Я же сказал — он мой брат. Младший. И мне не нравится, когда с ним так обращаются.
— Ах, брат?! Ах, не нравится? А как он с тобой обошелся, тебе правилось? По чьему приказу ты триста лет отсидел в Мандосе? По чьему приказу ты был скован цепью и не мог снять наручники?
— Так он теперь снял их…
— Снял… Спятил или — каприз. Я еще докопаюсь в подробностях, с чего он так поступил и кто там еще в это замешан…
— Попробуй…
— Справлюсь. А тебе все неймется — тебя отпустили, и ты уже братом готов его называть. Благородного из себя строишь? И думаешь, он от этого растает? А он-то тебя братом считал?
— Он не отрекался от этого.
— Не отрекался? А помнил он, что ты ему брат, когда приказал истребить совращенных тобой Перворожденных? Думаешь, ему не правилось, как ты перед ним на коленях ползаешь?
Мелькору показалось, что дыхание перехватило латной рукавицей. Манвэ — почему он молчит? Не может ничего сказать? Не хочет? Попытался дотянуться — мгла…
— Ты спроси его, спроси, как он свою власть утверждал, как Валинор к рукам прибрал! А еще спроси, о чем он думал, когда приказал — ослепить тебя!
Мелькор невольно зажмурился, вспомнив алый шип у глаз, мертвое лицо Курумо, сжавшегося в комок Ауле и страшные глаза Манвэ, застывшего у наковальни подобно изваянию изо льда.
— Кто его заставлял? Я? Причудливые сочетания памяти? Ну что? Не знаешь, что сказать? Так Я скажу: он всегда ненавидел тебя, боялся, что ты отнимешь его власть, и всегда завидовал тебе. Да-да, завидовал — твоей силе и разнообразию даров, Мной, между прочим, тебе данных.
— Да чему там завидовать было?
Мелькор почувствовал, как крошечный червяк завозился где-то в глубине сердца, — сосредоточился, чтобы не дать ему продолжать работу, — он же знает, что это не так… ну не совсем так… нет, не думать об этом!
— Ты ведь не можешь не признать Мою правоту? Он всегда считал тебя соперником. Думаешь, он Варду к тебе не ревновал? Ты ведь сильнее, да и она тоже хлебнула той отравы — так что ж она его выбрала? Из-за власти! Вот он и оберегал свою корону.
— Да, он любит Варду, — зло отрезал Мелькор.
— Он и любить-то не способен, любил всегда только себя — и власть. Не поморщившись, своего сотворенного с Таникветиль скинул, только бы самому на неприятности не нарваться.
