— Курумо! — невольно вырвалось у Ауле, позабывшего, как опасно кричать в горах; впрочем, нового обвала не последовало — все-таки свое творение, и только эхо робко и как-то фальшиво откликнулось на зов. Только ли эхо? Снова накатила волна тоски и бессилия, словно кто-то рвался на свободу из силков или паутины.
Бросившись к камням, откуда сочилось это ощущение, Вала начал лихорадочно разбирать их, разгребая крошку и откидывая крупные осколки. Внезапно рука коснулась чего-то мягкого — с содроганием склонившись поближе, Ауле разглядел край плаща…
Липкий, душный ужас мешал двигаться, но он заставил себя осторожно убрать камни и пыль, а потом — взглянуть на то, что было под ними.
Курумо лежал, неловко подогнув под себя руку, запрокинутое, словно выточенное изо льда лицо исказилось от боли. Другая рука была откинута в сторону, кисть придавил упавший камень, и пальцы, подобно раздавленному пауку, высовывались из-под него.
Ауле бережно очистил лицо — от скулы до подбородка тянулся надрез от лежащего тут же острого осколка.
Вала снял плащ и, завернув в него ученика, вышел на воздух — семьсот лет поисков подошли к концу и… что дальше? Майа не было в этом мире, точнее, тонкая нить еще привязывала к жизни умирающую сущность, а сам он пребывал неизвестно где. Среди зыбких, скользких теней, струящихся в удушливой мгле. Ауле трясло от этого неопределимого, но явного присутствия совершенно чуждой Арде силы. Враждебной. А сейчас она перемалывала, переваривала его ученика, единственного, незаменимого, любимого, наконец. Не смог уберечь — ни одного, ни другого — зря их ему, трусу безвольному, доверили.
Как он упустил майа, как позволил уйти из чертога после того, как видел эти глаза, впившиеся в огонь…
— Курумо! — позвал он снова, всем существом потянувшись к ученику. Ему вновь почудился слабый отклик. Или все же не почудился? Он слился сознанием с камнем, вся сила гор переливалась в него, и скала, в которую он начал превращаться, двинулась в липкую муть.
В следующий миг его внесло словно в середину огромной воронки, в центре которой, в переплетении паутинных нитей, источая волны отчаяния и гибели, висело нечто. Сгусток сути, слабо и судорожно мерцающий во мгле, подобно искорке…
— Курумо! Отзовись! — Зов заметался, путаясь в нитях и обрывая их. Одна вдруг задрожала, натянувшись до предела, дернув сгусток в сердце паутины. Послышался то ли голос, то ли стон, он захлебнулся, едва зазвучав, разбился о сплетения нитей…
Вала ринулся туда, приблизился к источнику зова и, содрогнувшись, оцепенел: дрожащий комок-искорка, спеленутый мерзкими путами, колышущий безнадежным биением стылую жуть, и был тем, кого Ауле искал все эти бесконечные годы, — точнее, распадающимся и осознающим распад сознанием потерянного майа.
А самого сознания почти не осталось, оно меркло, все меньше принадлежа майа, растворяясь в этом безумном нечто, сливаясь с ним, но не утрачивая ясности. Оно работало: лихорадочно вспоминая, перебирая боль, страх, ненависть и еще многое жуткое, чему нет названия, то, что хуже смерти, свое и чужое, НИЧЬЕ…
Личность, точнее, ее останки, становилась Вратами, а за ними клубилось неистребимое и несуществующее, вездесущее НИЧТО…
Неистребимое — пока есть кому осознавать, чувствовать, терзаться, думать… БЫТЬ…
Задыхаясь от жалости и отвращения, Ауле позвал снова, пытаясь разорвать сеть, сосредоточась на одном: вырвать майа из цепких, злых объятий. Он звал, вкладывая в этот зов всю силу горных недр… Наконец ему ответили — слабо, искаженным усталостью голосом:
— Кто здесь?
— Это я, Ауле, ты узнаешь меня? Я помогу тебе вернуться…
— Уходи, здесь опасно… для живых.
— Только с тобой.
— Не надо, меня уже почти нет. И хорошо. Прости за беспокойство и спасайся.
— Я пришел за тобой. Ты должен жить, ты не можешь исчезнуть — вот так.
— Могу. Когда-нибудь это меня уничтожит. Осталось немного, я потерплю.
— А как же я?
— А какая радость от ходячего трупа? Только мучить будем друг друга — я ведь не смогу забыть, а беспамятным и подавно жить не хочу. Зачем тебе столько неприятностей, да еще от чужого сотворенного?
— Значит, ты никогда не считал меня своим? Хоть чуть-чуть? Ведь это из-за меня ты… — Горечь душила Ауле, а жадное до страданий Ничто подхватило тысячами голосов, как жуткое эхо: «…не твой, не твой, ты один и будешь один всегда, ни одного из них не уберег, трус, ничтожество… ничто…» Вала чувствовал, как отчаяние опутывает, лишая сил, сейчас Бездна поглотит его, как пылинку, но не уничтожит — он станет ее бессмертной игрушкой, корчащейся от душевных мук бабочкой, пронзенной иглой воспоминаний, раздавленной и униженной… Как Курумо, что ждет небытия уже семьсот лет — и не получит, ибо нужен этой нетварной твари именно живым — настолько, чтобы осознавать себя. Чтобы помнить и вспоминать. Все время. Всегда.
— Ну нет! — Злость и боль неожиданно переросли в ледяное спокойствие, усталое презрение. — Не твое это дело, ты, бескрайняя помойка, тебя это не касается, сами разберемся!
Он рванулся напролом, наконец дотянувшись до того, что осталось от его ученика, и вцепился мертвой хваткой.
— Пойдем отсюда — можешь не считать меня своим Учителем, и поделом, можешь не вылезать из Лориэна, но нечего эту гадину тешить!
— Но… вернуться в Валмар — эти взгляды…
— Да сиди хоть все время в моем чертоге, все равно все уже привыкли за семьсот лет, что тебя нет…
— Семьсот?!!
— Да, и все это время я искал тебя, все горы излазил. Пусто без тебя, понимаешь?
— Но я… тоже — пустое место.
— Так или иначе, у меня ближе никого нет — и этой дряни я тебя не оставлю! — Ауле с отчаянной решимостью, не выпуская майа, рванулся назад — было тяжело, словно он увяз по пояс в трясине. А Курумо — вообще по шею.
— Брось, выбирайся сам, — донеслось до сознания Валы.
— И не подумаю! Лучше помоги — настройся на горы или хотя бы на что-то хорошее.
— Не могу — что ни вспомню, сразу такое всплывает… Ты знаешь что. Ничего, что привязывало бы к жизни, вспомнить не получается…
— Тогда вообще ни о чем не думай, просто тянись ко мне. И ничего не бойся.
Ауле вызвал в памяти горы. Перед глазами каменные массы вспенивались мощными гребнями и опадали, изрыгая потоки лавы, грохотали лавины и сверкали блестящими каплями драгоценные камни в еще колышущихся сводах пещер. Сила Весны Арды, сила творения вливалась в него; расправляя плечи, он ощущал единение с Ардой, и она выталкивала чужеродную сущность, принимая тех, кто был един с ней, в свои объятия. Лопались клейкие путы, Ничто отступало, силясь утянуть с собой лакомый кусок, но Кузнец расхохотался в отсутствующее лицо, и смех его был подобен обвалу.
Муть рассеялась, и Ауле, судорожно прижавшего к себе майа, словно волнами выкинуло на берег, на каменный пол у входа в пещеру.
