— Хотел вернуть их Свету. — Отпираться было бесполезно, Курумо хотелось лишь одного: чтобы этот допрос закончился — неважно чем.
— Можно подумать, они к нему когда-либо имели отношение.
— Страх сделал их такими… Потом — война.
— Горе побежденным — противникам Замысла и тем, кто в этом Замысле вообще не числится.
— Но все же в конце концов свершается во славу Эру…
— Все свершается, но не все Его радует в процессе свершения.
— Но… Владыка…
— Четвертую эпоху уже Владыка! Уж не собирался ли ты с их помощью захватить власть? Засел в Ортханке и думал, удастся отсидеться? А Олорин у тебя там гостил, надо полагать?
— Олорин… он был в опасности.. За ним следили.
— Оригинальный способ спасти от преследований. А за тобой — нет? Интересно, почему?
— За мной тоже, только Ортханк Врагу не по зубам был. Вот уж кто, кстати, не мог представить, что с орками можно не ради войны возиться, так это Саурон. — Майа поперхнулся, чувствуя, что сказал что-то совсем уж не то. Чуть ли не сравнил… То есть фактически — поставил рядом… Гортхауэра и Короля…
Манвэ жестко усмехнулся:
— Ах, конечно, что это я, ты же так предан Светлому делу — и доказал это неоднократно… — Глаза майа непроизвольно сузились. — Впрочем, милость и доверие заслужить нелегко, а потерять проще простого. Так что — собственно, не мне тебе объяснять. Ты же, похоже, жить собираешься.
— Я уже давно мертв. И выбрал — отсутствие выбора, — резко выдохнул Курумо, сам недоумевая, как это у него вышло. Неважно. Пусть делают что хотят. Боль и смерть (даже если неоднократные) — это только боль и смерть. Не страшнее жизни.
* * *
Представление под названием «поединок» завершилось, и руки Черного Валы устало легли на наковальню. Отзвучали слова приговора, и Ауле, обморочно бледнея, поспешно заклепал оковы. Цепь зашипела, как сытая змея, поглощая остатки сил мятежника. Кажется, все…
Курумо не мог отвести взгляд от Мелькора, его словно парализовало. Не выйти вперед, не защитить — все решено заранее, он ничем не сможет помочь. А Ауле — вот он, рядом, и ему еше можно навредить — он остается в Валиноре. Мелькор не смотрел в сторону сотворенного — наверное, так правильно, но вместе с тем Курумо безотчетно, до безумия хотелось взглянуть в его глаза — увидеть их — еще раз. Последний. Черный Вала встал с колен, направился к выходу, и тут вновь раздался голос Манвэ — отрешенно-мертвый, словно клинком по хрусталю провели.
Слова отказывались обретать смысл, оставаясь цепочкой режущих, скрежещущих звуков, а потом вдруг стали невообразимо понятными, четкими, как предгрозовые тени. И недоступными для сознания.
— Исполняй! — глухо, тускло выдыхает Король, застывая, как ледяная статуя.
Мелькор слегка откидывает голову, прикрыв глаза, а Ауле, замерев на мгновение, простирает в мольбе руки, что-то бессвязно вскрикивая, и, бледнея, вдруг рушится на пол, как обвал, сжимается в комок… Он корчится, и пальцы беспомощно цепляются за воздух, словно из последних сил борется Вала-Кузнец с чем-то невидимым, а силы тают. Неожиданно тонкое «Не-ет!», переходящее в хрип. «Не буду…» — шепчет он, судорожно стискивая ладонями виски, в то время как неведомая сила скручивает его…
Сам не зная, как это происходит, Курумо делает шаг вперед.
— Позволь мне, Владыка! — произносит чей-то сорванный голос. Еще шаг — и майа замер посреди чертога, осознав, что голос принадлежал ему, осознав, о чем этот голос просил…
Он смутно различает короткий кивок Манвэ, успевает заметить, как навалились на Черного Валу Оромэ и Тулкас, прижав его к наковальне. Еще шаг, как по натянутой над пропастью нити — где-то далеко внизу распростерлось безжизненно изломанное судорогой тело Ауле. И еще шаг — все исчезает, остаются лишь глаза Мелькора, впервые — с тех давних пор — вперенные в него, полные ужаса и горечи, глядящие в некогда сотворенную им Душу…
Рука сама берет раскаленный прут, но боли он почти не чувствует, точнее — разве это боль? Боль будет чуть позже, уже скоро. Очень скоро. А потом его не станет — как только руки исполнят должное. Главное, чтобы они не дрожали. Чтобы не дрогнули. Быстро: двойной молниеносный удар. Курумо уже нет — есть раскаленный кусок железа…
Глаза Мелькора — близко-близко. Исполнить.
Он безотчетно коснулся лба Валы — сам не зная, зачем. Впрочем, тут же понял, что иначе не может — эту боль они примут вместе, разделив. Этого не отнять никому, даже… Мелькору.
Загородить лицо — от чужих взглядов: никто, кроме него, Курумо, не увидит последнего взгляда сотворившего — перед тем, как их связь прервется.
Рука бездумно совершает краткое, точное движение, и глаза с оглушительной болью заволакивает рдяная пелена, подобно раскаленному металлу, заливая мозг через отверстия глазниц. Пламя рассыпается роем искр, словно на тлеющую головню сапогом наступили.
Майа отступает, оборачивается, и теперь уже все видят глаза с поселившейся там пустотой — дело сделано, приговор исполнен, орудие сломалось. Курумо больше нет…
* * *
Манвэ как-то странно взглянул на майа: — Нет, ты будешь жить. Выбор сделан. Ты будешь жить — и помнить. Всё. Как все. Всегда. Ступай, майа Курумо, глава Белого Совета — твой неоценимый вклад в дело спасения Средиземья оценен по заслугам. Иди, Ауле ждет. Когда понадобишься, тебя вызовут.
Владыка взмахнул тонкой холеной рукой, давая понять, что аудиенция окончена, и отвернулся, не реагируя на то, как полыхнули темным пламенем глаза подмастерья Великого Кузнеца. Коротко поклонившись, тот быстро вышел из комнаты. Младший брат Властелина Тьмы с мрачной ухмылкой проводил взглядом младшего брата Темного Властелина. Не стоит упускать его из виду — впрочем, какая разница? Он действительно мертв. А кто — жив? Ау, есть кто живой?..
* * *
Курумо вышел из приемной Короля Мира оглушенный и словно оплеванный. Вещь, инструмент, исполнитель!!! «Будешь жить и помнить — как все. Всё». Непереносимо близко — сине-стальные глаза. Что он, Король, знает о — Памяти? Что — понимает? Ту боль? Ужас? Безысходность? Что он мог чувствовать тогда — он, подобный алмазному кристаллу? Только презирать умеет — всех и вся. Бессильный гнев душил Курумо. Кто он против Повелителя Арды? Слабый может только пресмыкаться. И — ждать. Выжидать. Того единственного, почти несбыточного мига, когда сможет нанести ответный удар. Надо превратиться в согнутый лук — натянутый лук. А терпения ему не занимать. Чему-чему, а этому — выучился. «Значит, к Ауле милостиво отпустил — что ж, спасибо, Владыка».
Майа приблизился к Кузнице. В окнах горел слабый свет. До слуха донесся привычный грохот молота, снаружи, впрочем, еле слышный. Курумо ускорил шаг. Вот и дверь. Уже различим хлюпающий свист мехов, надрывный шип раскаленного металла. Пришелец осторожно толкнул дверь и проскользнул в образовавшуюся щель. Он не успел поклониться — Ауле услышал шорох, успел оглянуться раньше и — подхватил готового согнуться перед ним Ученика. Его ученика, Илуватаром данного. Что ж, не имеешь смелости быть собой и творить, как хочешь — будешь строить свое счастье на горе других. Мелькора потеря — ему дар. Только — радостно ли от того? Нет места, нет покоя нигде его приемышу…
