— Манвэ не гневается на тебя, просто действительно хочет, чтобы ты держался от него подальше. По-моему, это он за тебя боится.
— За меня? Да ну, глупость какая! — фыркнул Эонвэ.
— Мне так кажется. Может, я и ошибаюсь. Но опасность просто сочится отовсюду…
— Ну и с какой стати я тут сижу?! Неужели ему и впрямь что-то грозит? Так я должен быть там, с ним!
Внезапно Эонвэ оглянулся по сторонам.
— А ты не знаешь, когда Варда проснется? Айо сверил время по цветам:
— Скоро — вот-вот.
— Я, пожалуй, все же пойду. А то выловит, начнет расспрашивать, еще наговорю что-то не то. Полечу обратно. Заберусь в дальнюю комнату и посижу там. А в остальном… Мне напомнить или сам помнишь?
— Никакое знание не выходит из Садов Лориэна, буде в этом не возникнет особой необходимости и важности для судеб Арды, — отчеканил Айо. — К тому же, Эонвэ, мне ведомо такое понятие, как честь целителя. — Вышло очень напыщенно, но Мастер Иллюзий начал закипать, и, хотя предосторожность Эонвэ была понятна, он с трудом сдерживался.
— Я понимаю, — ответил герольд Манвэ, — просто… ты много знаешь. Ты ведь, наверное, и тогда рядом был — когда я полгода назад здесь объявился? И все слышал? — Он нахмурился.
— Да, слышал! И видел! И еще много чего слышал, видел и чувствовал за все эти эпохи! У Ирмо уже давно сил нет в одиночку справляться со всем этим бредом! Кто его после вытаскивает?! Эстэ?! Какое там — она тело исцеляет, не душу. Или Мелиан, которую, когда не в запое, так хоть саму в забвение погружай?! Наелся уже этих мороков аж досюда! — Айо провел наотмашь указательным пальцем по горлу. — Ладно, иди уж, а то еще и впрямь на Варду нарвешься, — бросил он уже другим тоном.
Эонвэ встал, направился к выходу. Обернулся на краю поляны — Айо сидел, подобрав под себя моги, мрачно перебирая опавшие звезды цветов.
— Если я увижу Златоокого… прежнего… что-нибудь передать ему?
— Спасибо, наверное, ничего не надо. Разве только, что я здесь. Ну и… — Айо, наклонившись, сорвал бело-звездный цветок. — Еще это: все же памятка.
— Что это за цветок? — тихо спросил Эонвэ.
— В Эндорэ росли.
Эонвэ осторожно взял цветок. Потом, не оглядываясь, широко и решительно зашагал прочь.
* * *
Эстэ пробудилась у тихих густо-прозрачных вод Лореллина — сон был не самым удачным и оставил смутное ощущение беспокойства. Ей почему-то захотелось, чтобы кто-то погладил по голове и успокоил. Но Ирмо рядом не было, и, может, к лучшему — ее возлюбленному и так волнений хватает. Он последнее время словно истончается, сгорает изнутри, и каждый новый бред выпивает из него силы. А бреда все больше и больше, напряжение, усталость, безнадежность висят в слепящем воздухе Валмара, и в Лориэн уже вползают отголоски разрушения и тления. Задыхается хрупкий, обособленный мир…
Эстэ вздохнула, привычно ополоснула лицо водой Лореллина и огляделась. Недалеко от нее, на ложе из пушистых трав, укрытая невесомым, словно сотканным из росы покрывалом, спала Варда. Годы Арды оказались тяжелы и для нее, хранительницы Замысла, не знающей по определению боли и усталости. По крайней мере, в глазах всего Валинора…
Владычица Амана спала, золотые волосы струились в траве, руки свободно и расслабленно лежали вдоль тела — ослепительно красивая статуя. Веки слегка дрожали, и почти неуловимая улыбка, словно скачущий по волнам солнечный блик, скользила по лицу.
Лориэн лечил, утешал, баюкал то, давнее…
* * *
Приближаясь к Отцу, она чуть не столкнулась с Мелькором, огорченным и взволнованным. Испуганно посторонившись, она продолжила свой путь и предстала перед огненным взором, казалось, видящим ее насквозь. И что-то в нем еще было, то ли тревога, то ли горечь. Что опечалило Единого? Видимо, отлучки первого из Айнур… Как-то Мелькор начал рассказывать ей об увиденном, и все ее существо наполнилось тоской о невидимом и недостижимом, но желанном…
Она попыталась увидеть. С отчаянной решимостью предпринимала попытку за попыткой проникнуть за пределы светящихся чертогов, пока, рванувшись из всех сил, поглощенная одним желанием — услышать и увидеть ту, иную музыку, не оказалась — вне. На краю бесконечности, невозможно, невыносимо величественной и столь же подавляюще прекрасной. Бесчисленные миры, как искры и капли прозрачного света, кружились в такт Музыке — показавшейся щемяще, до боли знакомой — словно она слышала ее всегда. Ей захотелось самой лететь в удивительном танце, отдавшись на волю мелодии, но она только робко потянулась к мерцающим огням и выдохнула пришедшее откуда-то слово, которое было — всем этим: Эа!
Радость узнавания захватила Айни, словно она вернулась домой. Какое чудо… И им обязательно надо поделиться — с тем, воздушно-хрупким, насмешливым и задумчивым, непредсказуемым, — когда они рядом, казалось, все вокруг стихает и блекнет, боясь отвлечь, и становится до неясной боли светло — кажется, не выдержать невозможного, невыносимого счастья, не вместить…
Взглянув еще раз на искрящийся мир, она повернула назад. Путь ее пролегал через Чертоги Творца, и она решила рассказать — может, Мелькор объяснил как-то не так? Да и не было у нее никаких тайн от Сотворившего — наоборот, с кем еще посоветоваться, уловить очередную крупицу великой мудрости и вечного Света?
* * *
Взгляд Творца, обращенный к ней, был печален, но она вся сжалась от ощущения непреклонной Воли, исходящей от Него.
— Ты ходила по путям Мелькора, дочь Моя… — медленно проговорил Он.
— Да, Отец. И я видела то же, что и он, и… это действительно красиво, — прибавила она, робея, — то есть… мне показалось прекрасным… — еще тише произнесла она, смешавшись под пристальным и уже явно неодобрительным взором Эру. Впрочем, недовольство исчезло, осталось лишь знакомое сожаление, если не огорчение.
— Что-то не так, о Единый? Что огорчило Тебя в моих словах?
— Та красота, что ты видела, — обманчива. Во Тьме нет жизни — ибо она, жизнь, лишь во Мне. Мелькор не понимает этого, будучи одержим гордыней и нетерпением, и он принес оттуда Зло. И принесет еще, если не одумается. Но говорить с ним сейчас бесполезно, ибо ожесточил он сердце свое, и самонадеянность ослепила его. И не видит он ничего, кроме Тьмы. Но больно Мне, что, будучи Первым из Сотворенных и обладая силой и многими Дарами, прельстит он остальных Айнур, и все погибнет, и вы обретете лишь Пустоту — ибо ничего другого дать он не может… И обратитесь в ничто, пойдя по его пути, ибо Ничто и Я — несовместимы, а Пустота враждебна Мне, и лишь Мной вы живы…
Айни Варда испуганно внимала печалыю-ласковому голосу, за мягкостью которого читалась неумолимая Сила. Любовь и даже сочувствие к Сотворившему, столь искренне обеспокоенному судьбой своих творений, мешались со страхом, еще полуосознанным, но проникшим во все ее существо…
— Если пожелаешь, Эру, я не буду видеть, — повинуясь возникшему внезапно порыву, прошептала она. — Если это воистину Зло и это огорчает Тебя — я больше не буду.
