— Что? Что еще надо видеть? — спросил он твердо, но с опаской, и в его зеленых глазах появился испуг. — Красному Быку нужен был единорог, и ей следовало стать кем-нибудь другим. Ты меня сама об этом просила, так что же тебя теперь раздражает?
Нервно, как старуха, Молли затрясла головой:
— Я не знала, что ты собираешься превратить ее в человека, лучше бы ты… — Не закончив фразу, она отвернулась от него, продолжая одной рукой гладить волосы белой девушки.
— Выбирает форму магия, не я, — отвечал Шмендрик. — Шут может выбрать тот или другой фокус, но волшебник — это носильщик, осел, везущий хозяина. Волшебник призывает, магия выбирает. — Его лицо лихорадочно пылало, отчего казалось еще моложе. — Я носитель, — пел он. — Я — обиталище. Я — вестник.
— Ты — идиот, — свирепо ответила ему Молли. — Ты меня слышишь? Да, ты волшебник, это так, но ты — глупый волшебник.
Девушка пыталась проснуться, руки ее сжимались и разжимались, а веки трепетали, как грудка пойманной птицы. Молли и Шмендрик, не отрываясь, глядели на нее, и с мягким стоном девушка открыла глаза. Широко, шире и несколько глубже, чем обычно, посаженные глаза были темны, как море, и, как в море, в них искрились странные создания, никогда не поднимающиеся на поверхность. Молли подумала: «Единорога можно превратить в ящерицу, в акулу, в улитку, в гусыню, и все-таки глаза выдадут его. Мне. Я узнаю». Девушка лежала не шевелясь, пытаясь разглядеть свое отражение в глазах Молли и Шмендрика. Вдруг одним движением она вскочила на ноги, черный плащ свалился на колени Молли. На миг изогнувшись дугой, она посмотрела на свои руки, беспомощно прижатые высоко к груди. Она раскачивалась и переваливалась, как дрессированный шимпанзе. На лице ее застыло растерянное выражение, будто она жертва глупой шутки. И все же любое ее движение было прекрасным. Ее ужас был прекраснее любого счастья, виденного когда-то Молли, и это было страшнее всего.
— Осел, — сказала Молли, — тоже мне — кудесник.
— Я могу превратить ее обратно в единорога, — хриплым голосом сказал волшебник, — не беспокойся, я могу превратить ее опять в единорога.
Сверкая на солнце, белая девушка ковыляла туда-сюда на сильных молодых ногах. Внезапно она споткнулась, упала и крепко ушиблась — она не знала, как падать на руки. Молли рванулась к ней, но, скрючившись на земле и глядя на нее, девушка проговорила низким голосом:
— Что вы сделали со мной?
Молли Отрава залилась слезами.
С похолодевшим мокрым лицом Шмендрик шагнул вперед:
— Я превратил вас в человека, чтобы спасти от Красного Быка. Ничего больше сделать я не мог. Как только смогу, я превращу вас обратно.
— Красный Бык, — прошептала девушка. — Ах! — Она страшно задрожала, как будто что-то изнутри сотрясало ее. — Он был слишком силен, — сказала она, — слишком. Его силе нет ни начала, ни конца. Он старше меня.
Ее глаза расширились, и Молли показалось, что в их темной глубине огненной рыбой проплыл и исчез Бык. Неуверенно, с ужасом и отвращением девушка начала ощупывать свое лицо. Когда ее согнутые пальцы коснулись отметины на лбу, она закрыла глаза и тонко и пронзительно застонала от потери, усталости и предельного отчаяния.
— Что вы сделали со мной? — повторила она. — Я умру в этом! — Она рванула свое гладкое тело ногтями, брызнула кровь. — Я умру в этом! Я умру! — И все же на ее лице не было страха, хотя он бился в ее голосе, в ее руках и ногах, в белых волосах, закрывавших до пояса ее тело. Лицо ее оставалось спокойным и безмятежным.
Приблизившись, насколько хватало смелости, Молли засуетилась возле нее, умоляя не ранить себя. Но, как хруст сухой ветки, прозвучал голос Шмендрика:
— Успокойтесь. Магия знала, что делать. Успокойтесь и слушайте.
— Почему ты не дал Быку убить меня? — застонала белая девушка. — Почему ты не оставил меня гарпии? Это было бы добрее, чем запирать меня в этой клетке.
Волшебник пошатнулся, вспомнив насмешливо-презрительный голос Молли, но продолжал с отчаянным спокойствием:
— Во-первых, это достаточно привлекательное тело, — сказал он. — Сделать его еще красивее и остаться при этом человеком нельзя.
Она посмотрела на себя: вбок — на плечи, вниз — на руки, на исцарапанное, исполосованное тело. Встав на одну ногу, она осмотрела пятку другой, подняв глаза, пыталась рассмотреть серебристые брови, скосив их на нос, пробовала разглядеть румянец на щеках, зеленые вены на запястье, веселые, как молодые выдры. Наконец она повернула лицо к волшебнику, и у того снова перехватило дыхание. «Я сотворил чудо», — подумал он, но печаль рыболовным крючком засела у него в горле.
— Хорошо, — сказал он. — Вам было бы все равно, преврати я вас в носорога, с которого и начался этот глупый миф. Но в таком виде вы можете добраться до Короля Хаггарда и узнать, что случилось с вашим народом. В виде единорога вы только бы испытали судьбу остальных — или вы считаете, что справитесь с Быком, встретив его еще раз?
Белая девушка затрясла головой.
— Нет, — ответила она. — Никогда. В следующий раз я не продержусь так долго. — Ее голос был слишком мягок, словно в нем переломали все кости. Она сказала: — Мой народ ушел, и скоро я последую за ним, в каком бы теле ты ни заточил меня. Но в качестве своей тюрьмы я бы выбрала другое тело: носорог столь же уродлив, как и человек, и тоже смертен, но он, по крайней мере, не считает себя прекрасным.
— Да, так он никогда не думает, — согласился волшебник. — Вот почему он остается носорогом и никогда не будет принят даже при дворе Хаггарда. Но молодая девушка, девушка, которой безразлично, носорог она или что-нибудь еще, такая девушка, пока Король и Принц решают ее загадку, может решить свою. Носорог же в отличие от девушки не получит ответа.
На горячем и прокисшем небе лужей цвета львиной шкуры висело солнце, над неподвижной равниной Хагсгейта тяжело шевелился затхлый ветер.
Обнаженная девушка с родинкой-цветком на лбу молча смотрела на зеленоглазого мужчину, а женщина смотрела на них обоих. Желтым утром замок Хаггарда не казался ни зловещим, ни проклятым — всего лишь мрачным, запущенным и некрасивым. Тонкие башни его напоминали теперь не рога быка, а рожки на шапке шута. «Или решения дилеммы», — подумал Шмендрик. Наверное, тем, что их больше двух.
Белая девушка простонала:
— Я еще остаюсь собой. Это тело умирает. Я чувствую, как оно разлагается вокруг меня. Как может быть реальным то, что умрет? Как оно может быть истинно прекрасным?
Молли Отрава вновь набросила плащ волшебника на ее плечи, не для приличия или из стыдливости, а со странной жалостью, как бы для того, чтобы скрыть ее от собственного взгляда.
— Я расскажу вам кое-что, — начал Шмендрик. — Мальчиком я учился у величайшего из волшебников — великого Никоса, о котором я уже говорил. Но даже Никос, который мог превратить кота в корову, снежные хлопья в подснежники, единорога в человека, не мог сделать из меня даже ярмарочного шулера. Наконец он сказал мне: «Сын мой, твое неумение столь огромно, а неспособность так велика, что я уверен — в тебе кроется сила более великая, чем что-либо, известное мне. К несчастью, сейчас она действует не в ту сторону, и даже я не могу изменить этого. Это значит, тебе предопределено самому когда-нибудь обрести себя. Но, по совести, тебя для этого нужно столько… Словом, я обещаю, что впредь от сего дня ты не будешь стариться, вечно неумелым и беспомощным странствуя по свету, пока наконец однажды не обретешь себя и не поймешь, кто ты. Не благодари, твоя участь повергает меня в ужас».
