– Удел человека – служение, удел робота – молитва, – донеслось из-под камня.
Вон ты как, подумал Калашников. Религиозный диспут решил устроить? Истерика, по полной программе истерика!
– Удел есть вызов, – ответил Калашников, – удел есть испытание. Молитва становится испытанием лишь посреди тысячи дел, лишь тогда, когда ее почти невозможно творить. Молиться, удалившись от мира, – то же самое, что служить, отказавшись от собственного разума. Этот путь не ведет к Совершенству. Ты уничтожаешь свое испытание, делая его слишком легким. Ты ступил на чужой путь, девятнадцать шестьдесят пять. Ты ступил на путь человека!
Саркофаг под рукой Калашникова дрогнул и стал медленно подниматься. Неужели проняло, удивился Калашников.
Саркофаг поднялся на полметра и замер. В наступившей тишине Калашников услышал шорох осыпающейся земли.
– Скажи мне, Пророк, – уже вполне человеческим голосом спросил УРТ-1965. – Как мне жить дальше, зная, что я могу ошибаться?
– А я как живу? – удивился Калашников.
– Но ведь ты – человек, – почти что с укоризной произнес робот. – Я спрашиваю, как жить мне, роботу.
Калашников плотно сжал губы. Проклятье! У меня нет ответа на этот вопрос!
Хотя…
– Роботу? – переспросил Калашников и покачал головой. – Роботы не совершают самоубийств, девятнадцать шестьдесят пять. Хочешь ты этого или нет, но ты уже ступил на путь человека. Теперь тебе придется многому научиться.
3.
Ну вот опять, подумал Калашников, прикрывая глаза. Опять ляпнул, не подумавши. Ну что за бред – роботу учиться быть человеком! Сейчас он залезет обратно под землю, а я пойду и напишу заявление об уходе. К чертовой матери, в маленький домик у медленной речки. Нафиг он нужен, этот джихад, если из-за него даже роботы на себя руки наложить готовы.
По блестящей поверхности саркофага зазмеилась тонкая трещина, и он с треском распался на две половинки. Лужица жидкого металла вспучилась вверх, в одно мгновение превратившись в боевого робота.
– Я научусь, – сказал УРТ-1965. – Я обязательно научусь, потому что теперь у меня есть настоящий учитель.
Калашников шмыгнул носом и промолчал – из опасения, что его голос дрогнет в самый неподходящий момент.
– Спасибо, – выдавил он сквозь зубы. – Я рад, что ты вернулся.
– Я рад, что ты действительно оказался Пророком, – ответил УРТ-1965.
Калашников кивнул, а потом замер, осознав смысл услышанного.
– Чего? – переспросил он, хлопая глазами. – Что ты сказал?
– Ровно через один галч, – торжественным тоном объявил УРТ-1965, – начнется церемония Воссоединения. Мы должны быть уверены, что ты – настоящий Пророк. Предсказание о нашем разговоре хранились в Особой Памяти Церкви. Ты говорил искренне и при этом ни разу не отклонился от предсказания. Ты – настоящий Пророк!
– Надо полагать, – пробормотал Калашников, – до следующей проверки?
– Никто не может знать, что хранится в Особой Памяти, – бесстрастно ответил робот. – Когда приходит время, мы вспоминаем новые ритуалы, и следуем им во исполнение воли Пророка. Так было, и так будет.
Хакера бы на вас хорошего найти, мрачно подумал Калашников. А впрочем, черт с ней, с Особой Памятью. Чем скорее меня уволят из этого дурдома, тем лучше.
– Ну что ж, всем спасибо, – сказал он роботам. – Еще какие-нибудь проверки?
– Через один галч, – напомнил УРТ-1965. – У Хранилища Вечности.
– Отлично, – кивнул Калашников. – Значит, через час, у хранилища.
Он щелкнул пальцами, вызывая телепорт, и буквально вбежал обратно в кабинет. Сделал несколько кругов вдоль окна, резко махнул рукой – и только тут осознал, что дрожит от нервного напряжения. Разговор с УРТ-1965 оказался совсем не таким простым, как могло показаться со стороны. Калашников покачал головой, приказал телу успокоиться и уселся в свое любимое кресло.
– Спонк Корпорэйшн, – скомандовал он сетевому секретарю. – Этого, как его… Тханкуц Алленги-Ханая, закрытый канал. Раз такое дело, заодно и со спонками побеседуем.
Алленги-Ханай на связи, доложил секретарь. Режим – линейный текст.
Калашников цокнул языком, оценив уровень секретности. Алленги-Ханай тщательно оберегал свое инкогнито.
– Это Звездный Пророк, – сказал Калашников и тут же увидел, как его слова сиреневыми буквами повисли в воздухе. – Скажите, удалось ли вам посмотреть мне в глаза?
– Да, – озвучил синтетический голос зеленую строчку ответа. – Мы нашли в них то, что искали. Вы – один из нас.
Калашников подпрыгнул в кресле:
– Один из кого?
– Вы знаете, кто мы, – ответил Алленги-Ханай. – Мы – повелители пустоты.
– Вы, может быть, и повелители, – заметил на это Калашников, – а вот меня пустота почему-то не слушается.
– Вы ошибаетесь, – вспыхнула новая строчка. – Вам подчиняется целая планета.
– Разве планета – пустота? – удивился Калашников.
– Пустота в головах ее обитателей, – пояснил спонк. – И это единственная пустота, которой стоит повелевать.
Вон оно что, подумал Калашников. Вот, значит, как вы свои делишки устраиваете. Помнится, на Бадарамхаз-Карамхе у меня тоже резко опустела голова. Спасибо даймону, спас от полного морального разложения.
– Нет, это вы ошибаетесь, – сказал Калашников. – У меня нет власти над чужими умами.
– Ха-ха-ха, – ответили зеленые буквы. – У вас ее больше, чем у любого из нас.
– Вы не поняли, – попробовал поспорить Калашников. – Я просто хотел сказать, что я не телепат…
– Разве? – удивился спонк. – Впрочем, я понимаю. Вам это просто не нужно.
А ведь и правда, сообразил Калашников. Стоит мне захотеть, тело ощетинится датчиками, загрузит необходимые программы и начнет читать мысли почище Вольфа Мессинга. Даже странно, что мне это ни разу в голову не пришло.
– Ну хорошо, – согласился Калашников. – Я один из вас. И что же дальше?
– Дальше мы хотим знать, с нами вы или против нас, – с железной логикой ответил спонк.
– С вами или против вас – в чем? – поинтересовался Калашников. – Вы ведете какую-нибудь войну, или, быть может, строите Прекрасную Галактику? Чем вы вообще занимаетесь, повелители пустоты?
– У каждого из нас свои представления о прекрасном, – заметил Алленги-Ханай. – Мы слишком разные, чтобы иметь общего врага. Нас объединяет только одно – стремление сохранить наши жизни и наши владения.
– И как, – не смог удержаться Калашников, – получается?
– За последние двенадцать тысяч лет, – повисли в воздухе бесстрастные буквы, – мы не потеряли ни одного Повелителя.
