— С шейхами — нет, — спокойно ответил Штерн. — А вот с другими любопытствующими расами сталкивались, и не раз.
— Вы хотите сказать, — нахмурился Калашников, — что звездных русичей уже захватывали в плен и подвергали допросу?!
— Само собой, — кивнул Штерн. — В Галактике жить — под Богом ходить.
Калашников задумчиво поскреб подбородок.
— А как же безопасность? — пробормотал он. — Допросы, они, знаете ли, всякие бывают…
Он замолчал, увидев, что Штерн встает из-за стола.
— Вы совершенно правы, Артем Сергеевич, — официальным тоном произнес Штерн. — Безопасность, к которой вы уже успели привыкнуть, заканчивается на границах Звездной России. Во всей остальной Галактике единственной привилегией звездных русичей было и остается право на смерть.
Калашников вздрогнул и тоже поднялся на ноги.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он, запихивая за пояс выбившуюся из брюк рубашку. — Каждому туристу — ампулу с ядом?!
Штерн молча прошелся вдоль стены и остановился в двух шагах от Калашникова.
— Перед тем, как мы продолжим наш разговор, — сказал он, глядя Калашникову в глаза, — вы должны пройти еще одно стандартное испытание.
— Да я уже догадался, — пробормотал Калашников, трясясь от нервного напряжения. — И что же за испытание?
— Вы можете отказаться, — сухо сообщил Штерн. — В этом случае…
— Нет уж, спасибо, — перебил его Калашников. — Сначала скажите, в чем оно заключается!
— Смертная казнь, — четко, по-военному отрубил Штерн.
— Через повешение? — криво усмехнулся Калашников.
— Через кремацию, — качнул головой Штерн. — Заживо.
Калашников задрожал и оперся рукой на спинку стула.
— Прямо сейчас? — спросил он упавшим голосом.
— Вы можете отказаться, — повторил Штерн. — Ваш отказ не повлечет за собой никаких последствий.
Калашников раздраженно махнул рукой:
— Чушь! — Он постучал костяшками пальцев по голове. — Вот где будут последствия, мало не покажется… Черт, ну почему всегда приходится выбирать что-то одно?!
Штерн удивленно посмотрел на Калашникова.
— Вы что же, — спросил он, — хотите пройти испытание дважды?..
Калашников широко раскрыл глаза.
— Дважды, — повторил он. — А что, это мысль!
Он отпустил спинку стула, засунул руки в карманы брюк и весело посмотрел на Штерна:
— Давайте кремацию! Но только при условии, что потом я смогу ее повторить.
— Подождите, — нахмурился Штерн. — Вы хорошо понимаете, что вас ожидает?
— Думаю, да, — кивнул Калашников. — Пристегнут к направляющей, и в топку.
— Это достаточно неприятная процедура, — заметил Штерн. — Зачем вам вторично испытывать такой стресс?
— Именно потому, — ответил Калашников, — что процедура уж слишком неприятная. Настолько неприятная, что у меня руки от страха трясутся, видите? А ведь я еще и пальцем до огня не дотронулся! Что же со мной после кремации будет?! Когда я взаправду узнаю, каково оно — сгорать заживо? Паранойя и пирофобия, каких свет не видывал, я себя знаю! Вот тогда-то, — Калашников поднял трясущийся указательный палец, — и наступит момент истины. Если я во второй раз в крематорий полезу, значит, способен себя контролировать. Ну, а если нет — то увы. Придется менять профессию.
Калашников развел руками и опустил голову.
— Хорошо, — сказал Штерн. — Сделаем для вас исключение. Пойдемте, я вас провожу.
Он подошел к двери, открыл ее и вышел в коридор.
Калашников закусил губу и на негнущихся ногах заковылял следом. Спокойно, говорил он себе, это же Звездная Россия. Подумаешь, кремация; больно, но не смертельно.
Оглядевшись по сторонам, он увидел, что длинный пустой коридор упирается прямо в узкую черную дверь. Штерн остановился около нее и сделал приглашающий жест. Калашников сделал двадцать шесть шагов и оперся рукой о стену. Штерн открыл дверь и посторонился, уступая дорогу двум человекообразным роботам.
Жесткие цилиндрические пальцы схватили Калашникова за руки и вмиг уложили на низкую закопченную кушетку. Лязгнули стальные захваты, фиксируя колени, бедра и локти; голову обхватил металлический обруч. Калашников понял, что не в силах сделать даже самого маленького движения; тело выгнулось дугой в отчаянной попытке избавиться от этого кошмара. На белый потолок лег багровый отсвет, и Калашников услышал ровное гудение пламени.
— Сейчас вы еще можете передумать, — сказал Штерн.
— Нет! — воскликнул Калашников, почувствовав, что вот-вот передумает.
— Тогда поехали, — бесстрастно произнес Штерн, и Калашникова обдало жаром. А потом жар превратился в боль, и она в мгновеньи ока заполнила собою весь мир.
2.
Калашников блаженно улыбнулся и с наслаждением потянул носом воздух. Прохладный воздух.
— С вами все в порядке? — осведомился Штерн.
Зато какой кайф, вспомнил Калашников старый анекдот. Когда промахиваешься.
— Более чем, — проговорил Калашников, не переставая улыбаться. — Просто неизъяснимое блаженство. Как это, оказывается, замечательно — когда ничего не болит!
— У меня есть к вам один вопрос, — сказал Штерн, и Калашников уловил в его голосе легкое беспокойство. — Почему вы смеялись?
Калашников медленно открыл глаза.
— Это в печи, что ли? — уточнил он.
— В печи, — кивнул Штерн. — За несколько секунд до смерти.
Калашников нервно хихикнул.
— Было дело, — сказал он. — Это когда по-настоящему припекло. Я уж кричать хотел, да некстати вспомнил, что добровольно в печь сунулся. По собственному желанию. Это же надо быть таким идиотом!
Калашников махнул рукой и заерзал на стуле, устраиваясь поудобнее.
— Не понимаю, — нахмурился Штерн. — Что же здесь смешного?
— Ну, — развел руками Калашников. — Я не ожидал, что будет так больно. Ждешь одного, а получаешь совсем другое; типичный анекдот! Очень похоже на прыгуна вниз головой. Или на говорящую лошадь, помните?
Штерн наклонил голову и несколько секунд смотрел куда-то в сторону. Потом на лице его появилась легкая улыбка.
— Кажется, я понял, — кивнул Штерн. — Все дело в том, что вы умирали в первый раз.
— А что, — поинтересовался Калашников, — во второй раз это уже не так интересно?
— Это зависит от того, — ответил Штерн, — хорошо ли вы научились умирать.
— Что значит — научился умирать? — спросил Калашников. — Вы имеете в виду вот это?
Он прикрыл глаза и вспомнил последнюю секунду своей предыдущей жизни. Ту самую секунду, когда боль стала совершенно невыносимой и вдруг исчезла, уступив место бесконечному падению в черную, бездонную пропасть. Тело Калашникова выгнулось дугой, и он с ужасом понял, что снова летит в ту же самую пропасть.
