— Ты скроил их по своему образу и подобию, — холодно произнесла Аннабел. — Что ж сетуешь? Освободил их от совести…
— Моя совесть чиста. Ничего дурного я не делал.
— Конечно, — издевательски засмеялся Артур. — Где тебе знать разницу между хорошим и дурным.
Магистр уставился на него в упор. Спросил с ухмылочкой:
— Красть — хорошо или дурно? — указал пальцем на Плута. — Что ж этот вор у вас в героях ходит?
Плут возмущенно дернулся, но его опередил Менестрель. Заговорил спокойно:
— Убивать — хорошо или дурно? Один — ребенка защищал, бандита сразил. Другой — вдову зарезал ради денег. Один — добро сотворил, другой — зло. И ты не лги, будто добро и зло могут меняться местами. Сказать, что спасший ребенка гнусность содеял, а вдову умертвивший — благо, не осмелится никто и через сто лет.
Не отвечая Менестрелю, Магистр с гаденькой улыбкой обратился к Артуру:
— А человека оборотнем объявить, живому пышные похороны устроить, это как: добро или зло?
У Артура запылали щеки. Плясунья сжала кулачки — нет горше муки, чем когда унижают того, кого любишь. Артур, едва сдерживаясь, ответил:
— Я за содеянное сполна расплачиваюсь, — и добавил сквозь зубы: — Особенно за то, что тебе силу дал.
Яростью сверкнули глаза Магистра. Он вскричал:
— Хороша благодарность! На престол тебя возвел, от всех хлопот избавил. Посмотри, как расцвела страна. Кругом замки прекрасные высятся, лавки ломятся от заморских товаров…
Флейтист со Скрипачом переглянулись и в такт покачали головами. Оружейник присвистнул. Артур нарочито внимательно осмотрелся по сторонам, сказал с нескрываемым сарказмом:
— Да, красота неописуемая. Особенно изгаженные леса и поля глаза радуют.
— Замки построены, потому что народ ограблен, — поддержал Оружейник. — Лавки ломятся, потому что никто ничего купить не может — не на что.
— Да и где ломятся? — вмешался Флейтист. — Разве что в столице. А в маленьких городах и деревнях… — Он только рукой махнул.
— За два года ты разрушил то, что создавалось десятилетиями, — сказала Аннабел. — Никакие захватчики так бы не преуспели.
— Я разрушил? — переспросил Магистр. — Все королевство — я один? А может, ваши драгоценные подданные постарались? Я лишь преподавал урок — они учились. И с какой готовностью!
— Да, верно, ты научил их не думать друг о друге, не заботиться о близких, не щадить тех, кто слабее. Ничему другому ты научить и не сумел бы. Зло способно только разрушать.
— Добро без зла невозможно. — В голосе Магистра появились снисходительные, поучающие нотки. — Они существуют вместе, как горы и долины, свет и тень, день и ночь…
Менестрель усмехнулся:
— Ты и впрямь воображаешь, будто ночь, сменяя день, о своей выгоде печется? Зло начинается там, где ради собственной корысти топчут других.
Магистр раскрыл рот, но тут его перебила Плясунья, потерявшая всякое терпение:
— Добро без зла невозможно? Попробуй мне доказать, Шорк, что, если перестанут измываться над женщинами и детьми, мир рухнет. Или женщина, над которой не надругались, не поймет сладости любви?
— Или мать, у которой не убили ребенка, не испытает вполне счастья материнства? — подхватила Гильда, утратив свое обычное спокойствие.
Шорк глянул на Плясунью так, что ей захотелось спрятаться за спины друзей. Вытянув жирный палец, Магистр потряс им у нее перед носом:
— Знаю, почему ты меня ненавидишь. Моим актерам рукоплескали. А на твои пляски никто нынче глядеть не хочет.
— Неправда! — вскипел Флейтист.
— Правда, — засмеялся Магистр. — И от твоей музыки всех воротит.
— Нелегко нам придется, — заметил Король. — Надо будет вновь у людей хороший вкус воспитывать.
Шорк исподлобья посмотрел на зеленоглазого властелина и понял, что разговор окончен. Снова оглядел всех — словно ножом полоснул.
— А вы неплохо спелись. Кто править станет? Одна королева при двух королях, одна жена при двух мужьях…
Пальцы Артура сомкнулись на рукояти «Грифона». Шорк отпрянул в сторону, испуганный не столько движением Артура, сколько взглядом Короля.
— Вы дали слово! — Шорк побледнел до желтизны, привалился к березовому стволу.
Король отвернулся. Артур спросил, поигрывая клинком:
— К чести и милосердию взываешь? Поверил, что они существуют? — Вложил меч в ножны. — Убирайся, пока цел.
Шорк не заставил себя просить дважды. Вскоре темная фигура скрылась за гребнем холма. Все провожали его глазами. Артур в сердцах воскликнул:
— И такая гадина будет ползать по земле. Многим еще жизнь испоганит. Может, следовало взять грех на душу, прикончить? Я ему слова не давал.
Король ответил:
— Нет. Пусть уходит.
Остывая, Артур думал: «Побродит голодным, может, чему и научится. Я тоже, пока сыт был, любил рассуждать о единстве добра и зла. А когда мой замок сгорел, мне в спину выстрелили, на мою женщину напали — быстро поумнел. Понял: зло уничтожает добро, как бесстыдство — стыд, бессердечие — сердечность, бессовестность — совесть. И если добро называть светом, то зло не тень, даже не ночь, а беспросветность».
…Когда отряд готов был к выступлению, лорд Гиром, не решавшийся более говорить с Королем, обратился к Артуру:
— Милорд, испросите у их величеств прощение для моей супруги.
Артур невольно улыбнулся:
— Здесь никто с женщинами не воюет. Зовите вашу супругу. Давно вы женаты?
— Только две недели.
Капитан Ральд махнул рукой, дружинники расступились, и появилась леди Амелия — лицо сияет белизной, рыжие волосы зачесаны надо лбом, платье расшито жемчугом, золотые браслеты охватывают тонкие руки. Правда, губы ее чуть побелели и дыхание стало неровным.
Леди Амелия склонилась пред Королем и королевой. Лорд Гиром, стоявший за ее спиной, в волнении комкал край плаща. Король посмотрел на леди Амелию и отвернулся. Аннабел перебирала лошадиную гриву и глядела сквозь леди Амелию.
Супруга лорда Гирома отступила в сторону, обернулась и послала лорду Артуру долгий призывный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Плясунья поднялась на цыпочки: взгляд леди Амелии ей очень не понравился. Артур издал короткий смешок. Сказал лорду Гирому:
— Поздравляю, милорд. Вы получили добродетельную супругу. А главное — ловкую. Несомненно, вкусите счастья.
Издевка, звучавшая в его голосе, Плясунью весьма ободрила.
* * *
— Да… — Гильда окинула взглядом родной дом. — Да…
Остальные стояли, онемев. Первым обрел голос Плут. Жизнерадостно осведомился:
