— Добрый, искренний союз, о котором мечтал еще прежний государь…
Черные глаза не мигают.
— Как жаль, что заключить его не удастся.
Легкий шепоток пролетает по залу и стихает. Придворные, оцепенев от изумления, боятся пропустить хоть слово.
Взгляд черных глаз обращается к Магистру и вновь — к королю.
— Что поделать, — с очаровательной улыбкой говорит Артур, — мы не можем воевать. Наемникам давно не плачено, они разбегаются. Лорды бунтуют.
Магистр, опустив веки, тихонько покачивается из стороны в сторону.
— Передайте этот ответ своему королю и заверьте его в моем самом искреннем расположении.
Каралдорец вспоминает наконец, что следует поклониться. Пятясь, отступает к дверям. Артур провожает его издевательской улыбкой. Придворные растерянно переглядываются: выходит, зря они так низко кланялись?
Артур, не удостаивая их взглядом, поворачивается спиной и уходит.
* * *
Шерсти клок с паршивой овцы —
Вот и выйдет мешок со стада.
Посрывай с королей венцы,
Их напялят вмиг казнокрады.
На доносчика нет кнута,
Пойман вор, да не вором назван.
Открывай беде ворота,
У ворон будет нынче праздник.
В балагане — хороший сбор,
Ротозеи глазеть готовы:
Кто там выставлен на позор?
Снова — ты… Неужели снова?
Кредитор он, или должник,
Кукловод, что за ширмой скрылся?
Только тень иль уже двойник?
Нитку дернул… Ты покорился.
Открывай ворота беде!
Нынче снова она со свитой.
Клятвы писаны по воде,
То, что сказано, — позабыто,
То, что сбудется, — не взыщи!
То, что скроется, — то бесследно.
Выноси же беде ключи,
Слишком долго ты жил безбедно.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Артур
Да будет день! — И будет боль,
И с каждым часом все больнее.
Я, верно, доиграю роль
И отказаться не посмею,
И буду долго умирать —
Еще живой, но за спиною,
Неслышная, стоит опять
Подруга с острою косою.
Сместилось все! Окончен бал,
На карнавале меркнут краски
И ледяной ее оскал
Заметен из-под каждой маски.
…На чердаке хохочет сыч,
И мне слова его понятны.
«Ты кто? Охотник или дичь?» —
Насмешник говорит крылатый.
А утром — новые дела,
И серость буден суетливых
Мне мозг и сердце облекла
Своею паутиной лживой.
Я снова восхожу на трон,
Забыв бессонницы бесчестье,
То доброй вестью поощрен,
То покорен невинной лестью.
А стоит мне глаза закрыть,
Как лезвие сверкнет стальное,
Бежит песок. И рвется нить
В руке Подруги-за-спиною.
И хлещет взгляда резкий бич,
И вслух произносить не надо…
«Будь ты охотник, будь ты дичь,
Но за каким кустом засада?»
Я душу даром отдавал,
Надеясь получить отсрочку,
Но с каждым часом ближе сталь,
А я сражаюсь в одиночку.
И, что-то силясь доказать,
Я голову держу все выше,
Хотя пора уже понять,
Хотя пора уже услышать
Тот голос, что во мне поет,
Мешает спать и так тревожит,
Но рваться нити не дает
И лезвию — коснуться кожи.
У ночи есть особый клич,
То волчий вой, то лай собачий.
«Ты был охотник, станешь — дичь»,
Но все могло идти иначе…
Когда-нибудь войду я в дом,
Где ждут и где меня прощают,
Не палачом, не должником,
Я заплачу сполна, я знаю,
Еще я не отрезал путь,
Еще вдали очаг мне светит.
И я вернусь когда-нибудь,
И я решусь за все ответить.
И с каждой раны смоют соль,
И спящий вечным сном — проснется.
Да! Будет день — и сгинет боль,
Да! Сердцу сердце отзовется.
Моя рука — в твоей руке,
Ведь судьбы так переплетутся:
Оленю — скрыться вдалеке,
Охотнику — домой вернуться.
* * *
Голод. Злой февральский ветер бросает в лицо не то дождь, не то мокрый снег. Артур закрывается рукой, плотнее стягивает полы плаща. С возвышения перед палаткой обводит взглядом лагерь. Неужели эта толпа голодных, измученных оборванцев — его войско?
Стоит долгая, страшная зима. Даже здесь, на юге, снег еще не сошел, превратился в жидкое месиво. Все давно уже забыли, что такое сухая обувь.
Голод. Целыми днями одна мысль — о хлебе. Открываешь поутру глаза — хлеба, засыпаешь ввечеру — хлеба, отправляешься в дозор, стоишь на часах — хлеба, хлеба, хлеба.
В середине декабря каралдорцы перешли по льду порубежную реку и захватили две крепости — Нельт и Рофт. Из Нельта Артуру удалось выбить врагов сразу. Два месяца длится осада Рофта. Воины называют Рофт не иначе как крепость «Сломи зуб».
Голод. Сосущая пустота в желудке, слабость в ногах, пальцы едва удерживают оружие. Все время хочется спать. Осажденные и осаждающие мучатся одинаково. Лед на реке вздулся и потемнел, теперь каралдорцы не могут рассчитывать и на удачную вылазку. Не уйти. Сдаваться в плен не желают. Ждут. Чего?
Гонца за гонцом отправляет Артур к Магистру. Требует прислать денег, продовольствия, фуража. У Магистра один ответ — казна пуста. Войско голодает. Окрестные деревни разорены. Отряды, посланные за продовольствием, выгребают все подчистую. Забирают посевное зерно, обрекая всю округу на голодную смерть, — проклятье королю, проклятье его людям! В лагерь приходят отчаявшиеся женщины, приводят детей, которых нечем кормить. Артуру все время слышатся их крики: «Тогда убейте нас!» Все чаще вспоминаются ему слова Аннабел: «Оборотень принесет лишь плач и страдание в каждый дом».
Король голодает, как и простые воины. На почерневшие губы Драйма страшно смотреть. Началось воровство. Вчера повесили двоих лучников, укравших хлеб у своих сопалатников. Обозных лошадей давно съели. Боевых коней Артур бережет, да поглядеть на них — клячи, а не кони, всадника в доспехах не выдержат.
Королевский Совет молчит. Лорд Гаральд удалился в свой замок, от себя прислал обоз с зерном. Только это капля в море. Люди обносились до дыр, обувь расползается в ледяном крошеве. Раздевают убитых.
