— Подкову потеряли, — сообщил он Овайлю.
— Что, не знаешь: война, голод, — повысил голос Драйм.
Плясунья глядела на него во все глаза: «Так он же меня еще упрекает!»
— Ладно, садись на коня, — скомандовал Драйм. — Отвезу тебя в лагерь.
Плясунья отпрянула.
— Отвезу тебя к Артуру.
— Я не поеду.
— Ты что, боишься меня? — резко спросил Драйм.
Худшей обиды она не могла ему нанести.
— Нет, просто не хочу ехать в лагерь.
— А чего ты хочешь? — озлился на нелепое упрямство Драйм. — Чтобы на вас опять напали, обобрали до нитки, спасибо, если не убили?
Снова взглянул на актеров — почти с ненавистью. Все они были заняты делом, и в то же время все как один наблюдали за ним и Плясуньей.
«Это из-за них! Из-за этих оборванцев она отказывается. Не желает их оставлять».
— Чего ты хочешь?
— Прежде всего, не хочу есть краденый хлеб, — отчеканила Плясунья.
Драйм отступил.
— Я думал, ты любишь Артура.
Флейтист, прислушивавшийся к разговору, плюнул, развернулся и ушел помогать актерам.
— Люблю Артура? — спросила Плясунья, наступая на Драйма. — А какого Артура? Которого видела в таверне — щедрого, веселого, дружелюбного? Или предателя и убийцу?
— В каждом человеке есть хорошее и дурное, — вскинулся Драйм.
— По-вашему, каждый способен предать доверившуюся женщину, убить друга? Еще бы! Разве вы можете думать иначе!
Лицо Драйма почернело. Плясунья считает его убийцей. Не знает, как мерзок был ему приказ Артура… Мерзок… а все ж усердно взялся исполнять!
Плясунью уже было не остановить. Долгие бессонные ночи вела она мысленно разговоры с Артуром. И наконец-то получила возможность выговориться наяву. Не сомневалась, Драйм слово в слово передаст услышанное.
— Да, почти в каждом человеке есть доброе и злое начало. Только это не раз и навсегда установленное равновесие. Потому одни сходят в могилу подлецами, а другие святыми…
— А ну подвиньтесь, — потребовал коренастый широкоплечий человек, отшвыривая лопату. Поплевал на руки, уперся в стенку фургона. Крикнул кому-то: — Давай!
Плясунья с Драймом машинально отступили на несколько шагов и остановились, захваченные разговором.
— Каждый миг перед Артуром встает выбор. Он предал принцессу, хотел убить Стрелка, дал власть Магистру. Зло растет, набирает силу. Тот Артур, которого люблю я, изнемогает в борьбе с Артуром, которого изо всех сил оправдываешь и поддерживаешь ты.
— Я оберегаю и защищаю его, — вскипел Драйм. — И не ставлю свою преданность в зависимость от… от…
— А ну навались, все разом! — донесся приказ Овайля.
— Да отойдите же! — рявкнул широкоплечий актер, обеими руками упиравшийся в стенку фургона.
Ни Драйм, ни Плясунья не слышали. Лишь когда фургон, качнувшись, накренился, Плясунья испуганно ахнула и отскочила. Драйм — за ней.
— Вот именно! — продолжала отповедь Плясунья. — Ты поступаешь с ним хуже всех. Ты, именно ты своей слепой преданностью его поощряешь. Обмануть принцессу — пожалуйста! Убить Стрелка — к вашим услугам! А то, что каждая низость сближает Артура с Магистром, отдает ему в рабство, — об этом ты не думал. Теперь все называют настоящим королем Магистра.
Удар попал в цель.
— Да как я мог помешать?! — заорал Драйм.
— Как? — воскликнула Плясунья. — Оплеуху ему отвесить, когда предложил Стрелка убить! Небось опамятовался бы.
Ничего более кощунственного Драйму слышать не приходилось.
— Я… Его светлость…
— Ничего, ему бы на пользу пошло. Усвоил бы: раз ты не поддерживаешь — никто не поддержит. Но тебе легче было согласиться. Побоялся — Артур усомнится в твоей братской привязанности. Пусть бы усомнился. Зато рано или поздно понял: ты не хотел, чтобы он стал подлецом.
Актеры дружно издали не то стон, не то ликующий возглас — фургон сдвинулся с места. Смеясь, вытирая пот, актеры собрались в кружок.
— Да, я побоялся. Зато ты — нет. Артур ждал — в замок придешь.
— А как он смел ждать? — разбушевалась Плясунья. — Женился на принцессе и ждал меня?
— Они вовсе не муж и жена, — вступился за побратима Драйм.
— Не по его воле, верно? — съязвила Плясунья.
Кровь прихлынула к щекам Драйма: вспомнил рассуждения Артура о наследнике.
— Отведи телегу назад! — надсаживался кто-то над самым его ухом. — Нам не развернуться.
— Что мне прикажешь делать в замке? — Плясунья едва двигала посиневшими губами.
Драйм, сам не замечая того, прыгал и хлопал себя по плечам.
— Смириться? Молча наблюдать, как Артур превращается в подобие Магистра? Не смогу. Твердить ежечасно: ты поступаешь скверно? А кого он станет слушать? Меня? Или придворных, внушающих: о, великий король, мудрость, доброта, сила… Артур решит: мало ли, что она говорит, главное — живет в замке, ест-пьет на золоте. Значит, довольна. А красивые речи — притворство. Нет, Драйм. Я не пойду к нему. Пусть знает — не одобряю его самоубийства.
— В замке ты могла бы танцевать.
Плясунья на мгновение онемела. Что он говорит? Для кого она будет танцевать? Для короля и Магистра, оставивших актеров без куска хлеба, расправившихся в Арче с труппой Овайля? Думает, она своим танцем поблагодарит добрых господ за сожженный фургончик, восемь лет заменявший ей дом?
— А тебе никто не предлагал сплясать на пепелище родного дома? — выпалила Плясунья. И задохнулась. Взглянув в лицо Драйма, поняла, кому это сказала. — Я… — дрожащим голосом начала Плясунья. — Я не хотела…
Вряд ли Драйм ее слышал. Глаза его были закрыты. Как это больно, когда языки огня ударяют в лицо… Рушатся охваченные пламенем балки… В ушах — гул пламени и собственный крик…
Он заговорил тихо и невыразительно:
— Вам нельзя возвращаться прежней дорогой. Ограбленные крестьяне отнимут лошадей. Спуститесь к речушке. — Он махнул рукой, указывая направление. — Идите по льду. Лед нынче крепкий, выдержит. Да и снег не так глубок.
Он повернулся, как-то неуверенно ухватился за луку седла, поставил ногу в стремя, вскочил в седло и хлестнул коня. Плясунья смотрела вслед, пока он не скрылся. Повернувшись, встретилась взглядом со Скрипачом. Что-то странное было в его лице. Так смотрят разуверившиеся люди, когда на их глазах свершается чудо.
* * *
Драйм чувствовал себя совершенно разбитым. Едва держался в седле. Не было сил даже погонять коня, и Лихой, почуяв свободу, трусил мелкой рысью.
Стоял неяркий зимний день. В лесу было удивительно тихо. Стеной выстроились заснеженные ели, кусты пригнулись под тяжестью снега.
