– Ну, давай поговорим об этом в другой раз и оставим пока мою голову в покое. Хочешь ли ты сказать, что была нездорова?
– У тебя что, нет глаз, что ты только и делаешь, что огорчаешь меня? Я прекрасно вижу – ты стараешься не смотреть на меня теперь, когда я превратилась в жуткое страшилище. Все вы, мужчины, таковы. Но имей смелость признать, что в моем положении есть большая доля твоей вины, дорогой.
– Но радость моя, я прекрасно вижу обоими глазами, и ты вовсе не представляешься мне страшилищем. Не спорь со мной. Будем же логичны! Ну, я согласен – ты немного бледна. Но любимая, в остальном ты выглядишь прекраснее, чем когда-либо. Я просто не понимаю, что ты имеешь в виду.
– Я имею в виду, глупец, что мне плохо, я несчастна оттого, что в любой день могу родить.
Флориан испытал шок. Он не мог припомнить ни одного случая из своего богатого опыта, чтобы женщина вот так напрямик сообщала подобные новости. Оглядываясь в прошлое, он вспоминал, как вела себя его первая жена в тех же обстоятельствах. Герцогу показалось, что женщины определенно деградируют. Жена, обладающая хоть какой-то чувствительностью, спрятала бы лицо у него на плече, как Карола, и с трепетным шепотом сообщила ему свою догадку, что небеса вскоре подарят им маленького ангелочка. Но эта грубая идиотка, казалось, лишена всяких чувств. «Глупец, я в любой день могу родить!» Это не лучший способ объявить мужу о приближении его освобождения.
Однако лицо Флориана приняло выражение безграничного счастья, и он благоговейно прикоснулся губами к руке супруги. Затем герцог скользнул на подушку у ее ног и, стоя на коленях, принялся шептать Мелиор о своей любви, о том, как священно для него ее положение. Она слушала: он видел, что Мелиор было приятно, и продолжал пространные романтические излияния.
Флориану действительно хотелось сделать ей приятное. Герцог преисполнился решимости забыть на время недавнее разочарование и смириться, насколько было возможно, с недостатками жены. А ведь к ее природной глупости и болтливости теперь прибавилась и отвратительная внешность…
Продолжая ворковать, де Пайзен заметил, что центральный бриллиант в волшебном кольце Мелиор стал абсолютно черным, словно оникс. Убеждая супругу в безграничном обожании, приходилось закрывать его рукой. Плохой знак, даже предзнаменование, сообщавшее о вступлении в конфликт со своим небесным покровителем. Флориану казалось, что центральный камень в кольце стал столь же черным, ярким и враждебным, как маленькие глазки Мари-Клер. Герцог чувствовал недоумение: ведь он не собирался причинять вред самой Мелиор, находившейся под охраной магии кольца.
Как только она родит ребенка, де Пайзену придется выполнить свою часть договора с Жанико, договора, который он считал делом сугубо личным. Хоприг не должен интересоваться такими вещами – это демонстрация дурного тона. Затем Мелиор исчезнет – Флориан не знал, как именно, но он не нес ответственности за ее будущее… Согласно логике, кольцо не должно оповещать о грозящей ей опасности. Даже Святой Хоприг признал бы это. Так что Флориан оставил на время свои дурные предчувствия и внушал себе, что в любом случае уже совсем скоро он избавится от своей отвратительной женушки навсегда. Подобные размышления вдохновили его на еще большее красноречие и доброту, которую герцог всегда испытывал к своим женам в последние часы их жизни.
Глава 22
Жены герцога
Флориан смотрел на Мелиор с неподдельной заботой. Жена оставалась невозмутимой и вела себя в своей обычной сводящей с ума манере. Герцогу казалось, что она не могла не заметить перемену в кольце, а значит, была способна на потрясающее двуличие… Хоть что-то в ней вызывало уважение.
А Мелиор говорила, и говорила, и говорила – как всегда перемежая глупое самодовольство необычайной проницательностью – о новый ливреях на слугах месье д’Агремона; о том, что они того же цвета, что и старый парик мадам де Роше, в котором она однажды попала под дождь по дороге сюда; об ужасной грозе, разразившейся в прошлый четверг ни с того ни с сего; о том, что Мари-Клер снова смотрела на Мелиор тем возмутительным взглядом – надо запретить ей вызывать гром и насылать порчу на коров.
Да, конечно от молока полнеют, и она собирается ограничить себя в нем, но уж если ты предрасположен к полноте, то тут уж ничего не поделаешь. Это все равно как одни лысеют раньше других, и никакой парикмахер им не поможет, даже самовлюбленный Франсуа из Манневиля. Флориан наверняка помнит сам! Он приходил к ним два или три раза прошлой осенью, а потом оказалось, что он то ли гугенот, то ли янсенист – что-то в этом роде. Люди тогда просили архиепископа быть как можно осмотрительнее вне дома, а ведь бедняга так часть болеет, что никогда не знаешь, где его в очередной раз застанет простуда…
Ее слова бежали нескончаемым потоком, а Флориан смотрел на жену – ставшую такой отталкивающей на вид – и размышлял: «И ради нее я бесстрашно снял заклятие с таинственного места, погубил столько прекрасных монстров! Ради нее я пожертвовал беднягой Филиппом и моим дорогим Раулем!»
Наступление ночи спасло его от болтовни супруги, но не лишило благоразумной бдительности.
Той ночью герцог проснулся, почувствовав, что Мелиор встала с постели. Из-под полуопущенных век Флориан увидел, как она достала из шкафа тот самый покрытый таинственными надписями посох, когда-то принадлежавший ее сестре Мелузине. Некоторое время женщина в нерешительности рассматривала его, потом положила на место. Взяв с покрытого зеленым бархатом столика у кровати ночник, она вышла из комнаты.
Герцог с минуту лежал неподвижно, затем встал, накинул халат, надел тапочки и последовал за ней. Мелиор свернула во второй коридор и вышла в огороженный внутренний дворик. Обогнув родник, женщина скрылась под сводами родовой часовни. Флориан бесшумно двигался по ее следам. Плиты дворика под ногами оказались довольно холодными. Ветка плюща оцарапала щеку герцога в темноте.
Внутри часовни перед алтарем горели три висячие лампы, словно красные звезды, не дававшие света. Де Пайзен наблюдал, как Мелиор поставила свою желтую лампу в альков, где находились могилы его прежних жен. Женщина встала на колени. Без сомнения, она взывала к помощи сующего нос в чужие дела Хоприга. Флориан был заинтригован. Интерес его удвоился, когда внезапно пространство заполнилось пульсирующим бледно-голубым сиянием. Фигуры на могилах жен герцога изменились – лежащие мраморные статуи зевали и поднимались на ноги.
Уж точно это работа кольца Хоприга, так любящего безвкусные избитые чудеса, вроде воскрешения мертвых и кары на голову Коморра Проклятого, как в старых нянюшкиных сказках. Герцог плотнее запахнул халат и встал в тень могилы своего великого деда, в то время как четыре его прежние жены уселись на надгробиях и сочувственно смотрели на Мелиор.
– Будь осторожна, бедное прелестное дитя – похоже, Флориан собирается убить и тебя тоже, – произнес признак Аурелии.
– Я и сама так думаю, иначе он вряд ли привез бы домой меч Фламберж, – ответила Мелиор.
