Каждая завитушка на парике герцога отрицательно заколыхалась.
– Черт возьми, будем же логичны! Твое искусство восхитительно; однако ты все слишком приукрашиваешь. Человеческая жизнь вовсе не похожа на то, о чем ты поешь, – прервал Флориан гуся.
– Тем хуже для людей. Меня в моей клетке они ни волнуют. Кроме того, смысл моего пения, как и смысл любой великой песни, – дать людям почувствовать их важность, сказать, что их бытие преисполнено небесного смысла. Я не подражаю. Я творю, – ответила бессмертная птица.
Флориан некоторое время смотрел на гуся, затем вздохнул. Существо перед ним тоже лишено всякого реализма и предпочитает, как и герцог, жить по своему собственному кодексу. С другой стороны, эстетические воззрения сумасшедшей птицы до странности походили на взгляды Святого Хоприга… Надо продолжать поиски жилища своего небесного покровителя.
Герцог оставил заключенную птицу поющей дифирамбы человечеству в последнем аванпосте чародейства. Флориан отправился в Верхний Морвен, место дурной славы. Холмистый рельеф густо зарос странным сортом винограда – его огромные листья имели множество ярко-красных крапинок, подобно змеиной коже. Тут же рос земляничный виноград. Многочисленные травинки цеплялись за пряжки на туфлях герцога. Повсюду слышались мягкие и приятные на слух звуки, а у лица по-прежнему роились мошки.
Лишь однажды Флориан заметил живых существ – внезапно прямо у него из-под ног вспорхнули пять больших черных и белых птиц, а кузнечики пропали. Герцог не испугался, но неожиданное появление птиц вызвало у него неприятные ощущения… Птицы уселись на ветви маленького куста и принялись поедать пурпурные ягоды размером с яйцо крапивника. Отщипнув понемногу от каждой ягоды, они оставляли семенные корзинки нетронутыми. Все выглядело довольно банально, если не задумываться, что ни один куст не дает ягод в апреле…
Наступали сумерки. Флориан набрел на большое скопление ярко-желтых поганок, казавшихся ужасно толстыми, ядовитыми и опасными. Проходя мимо, он сбивал некоторые ногой и размышлял, что издаваемые отвратительно мягкими поганками звуки могут оказаться криками еще каких-нибудь странных птиц. Вдруг герцог заметил идущего ему навстречу человека. Над головой его мерцало сияние, видневшееся издалека – несомненно, наконец-то Флориан нашел Святого Хоприга.
Герцог решительно двинулся вперед, ослабив Фламберж в ножнах. Но это оказался не Хоприг, а невероятно древний старик в одеждах выцветшего голубого цвета, несший на локте корзину, полную небольших кореньев. Рядом с ним бежала бело-голубая собака. Старик взглянул на Флориана очень светлыми голубыми глазами, как у тех, кого видел герцог на празднике дня зимнего солнцестояния, и прошел мимо. Но собака остановилась и без всякого шума дважды обнюхала герцога, словно выполняя свои прямые обязанности, после чего побежала за стариком. Удивительно, но собака не издала ни единого звука, нюхая воздух так близко от Флориана, а человек в голубом также бесшумно шел по густым и зарослям растительности, не нанося никакого вреда зелени и не цепляя ее своими туфлями. Глядя на них, трудно было поверить, что человек и собака настоящие…
Назойливые мошки продолжали летать перед самыми глазами герцога, и как он не пытался отогнать их, насекомые не оставляли его в покое. Верхний Морвен оказался не веселым местом. В последний день апреля Флориан с трудом пробирался в сгущавшихся сумерках в поисках жилища Святого Хоприга, где теперь находился ребенок, так нужный герцогу.
Глава 26
Муж и жена
К вечеру Флориан добрался до убежища Хоприга. Внутри жилище святого оказалось весьма комфортабельным. Промежутки между бревнами заполняла свежая штукатурка. Герцог отметил, что и меблировка дома отличается роскошью, однако ничего необычного, кроме черепа на аналое и трех серебряных с позолотой канделябров не привлекало внимания. Теплый свет двенадцати свечей радовал глаз пришедшего из вечерних сумерек Флориана и делал комнату очень уютной. Но герцог не стал тратить время на детальный осмотр жилища Хоприга – прямо перед собой он увидел Мелиор.
Женщина сидела одна, с новорожденным ребенком на коленях. Услышав шаги де Пайзена, она сильнее прижала младенца к себе и прикрыла его своей голубой мантией, инстинктивно пытаясь защитить. Флориан без всяких эмоций отметил, что с материнством вся былая красота Мелиор вернулась. Казалось невероятным, но она теперь выглядела очаровательнее, чем когда-либо. Возможно, тут не обошлось без чудес Хоприга. Герцогу пришло в голову, что еще никогда он не чувствовал такую неприязнь и раздражение к существу, столь заманчивому на вид.
Некоторое время никто не нарушал тишину.
– Я ожидала твоего прихода. Не могу понять только, как ты можешь смотреть мне в глаза. Ты настолько сильно стремишься к самоуничтожению, что преследуешь нас даже здесь. Это удивительно! Флориан, у тебя не осталось никаких чувств?
Герцог подошел к ней и тихонько отогнул краешек мантии с лица ребенка. Младенец, поужинав, крепко спал. Флориан с минуту разглядывал его, затем пожал плечами.
– Дорогая моя, ты преувеличиваешь силу отцовских чувств. Я не испытываю ничего подобного. Существо, лежащее у тебя на руках, далеко от совершенства. В особенности его голова. Кроме того, вид у него такой, словно его недавно варили в кипятке. Нет, радость моя, я не чувствую священного трепета.
Мелиор положила спящего ребенка в стоящую неподалеку колыбель. Должно быть, Хопригу пришлось создавать ее экспромтом с помощью магии, когда колыбель понадобилась. Вряд ли такие вещи являются непременной принадлежностью жилища отшельника.
Жена повернулась и смотрела на мужа в своей обычной сводящей с ума манере: так врач терпеливо смотрит на капризного больного.
– Ты действительно полагаешь, Флориан, что сможешь навредить малютке? Ты ошибаешься. И ошибаешься уже не в первый раз. Хотя я часто размышляю, что никто из нас не совершенен, а бесконечные промашки приводят нас в никуда, не так ли? Но ты, Флориан, если быть откровенной, никогда не признавал общепринятых взглядов на очевидные вещи, если они не устраивали тебя. Но пойми же наконец, мне стоит лишь позвать Святого Хоприга – он на заднем дворе колет дрова, чтобы приготовить ужин, потому что херувимы весьма грубо отказались делать это за него – и он уничтожит тебя на месте с помощью магии.
Мелиор вернулась к своим устаревшим средневековым одеждам. Только сейчас Флориан заметил, какое ужасное платье было на ней в то утро, когда он впервые пришел к ней на вершину горы. Она одета во что-то яркое, блестящее, мерцающее – ее одежда напоминала костюм оперной актрисы в какой-нибудь театральной постановке. Герцогине де Пайзен не подобало носить столь нелепое в своей пышности облачение – оно выдавало отвратительный вкус.
Флориан устало вздохнул.
– Во-первых, мадам, расставим все на свои места. С самого детства я любил тебя, Мелиор, той любовью, которую ни одна женщина не способна, я думаю, понять. Моя любовь граничила с обожествлением, она не знала надежды, не знала желаний. Я любил тебя, к несчастью, всем сердцем и ничто другое не имело для меня никакого значения.
