«Монах? – подумал Баллас. – Зачем он здесь?» Благой Магистр зябко повел плечами и поплотнее запахнул плащ.
– Холодно нынче, – сказал он стражникам. – Давайте-ка начинать. Я не собираюсь торчать здесь всю ночь.
Магистр развернул пергаментный свиток и начал читать:
– Ныне, в одиннадцатый день одиннадцатого месяца, года девятьсот девяносто шестого от Воссоединения Четверых, я исполняю священный долг, предавая казни двоих людей, кои в соответствии с высочайшим повелением были подвергнуты суду и признаны виновными в совершении богопротивных преступлений… – Магистр поднял голову. – Герак Галкаррис из Соритерата, ты воспользовался услугами колдуна, что запрещено учением Четверых наравне с магией. Анхага Баллас, без определенного места проживания, ты убил Слугу Церкви. Никому из смертных не дозволено поднимать руку на тех, кто служит Четверым и людям, их представляющим. Анхага Баллас, Герак Галкаррис, вы приговорены к смерти на Дубе Кары, и ныне мы приводим приговор в исполнение…
Повернувшись, Магистр сделал знак своему спутнику. Тот чуть кивнул и откинул капюшон. Мертвенно-бледная кожа плотно обтягивала острые скулы и безволосый череп… Вместо носа – две крошечные дырочки. Широко расставленные, вытянутые к вискам глаза. Тонкая щель рта.
Лективин!
Баллас вздрогнул. Лектвинов не существовало. Всех их, до последнего, истребили во время Красной войны. Баллас смерил существо взглядом. Бесцветное лицо было неподвижным, застывшим – лишь нижняя челюсть чуть шевелилась, словно лективин что-то жевал. Временами обнажались мелкие заостренные зубы. Баллас почувствовал запах корня видений. Он посмотрел лективину в глаза. Они были сплошь залиты красным. Ни зрачков, ни радужки – лишь алый огонь под бледными веками. И все же Балласу показалось, что тварь смотрит прямо на него.
Герак снова вскрикнул. Его била дрожь. Расширенными от ужаса глазами глядя на лективина, он все повторял:
– Их не бывает… Их не бывает…
– Действуй, Ню’ктерин, – сказал Благой Магистр. Лективин приблизился к Гераку. Стражники заставили пленника встать на колени. Лективин положил ему на голову тонкую руку с длинными белыми пальцами и заговорил.
– Гэвас, коверис, эктин, – произнес он. Голос твари был глуховатым и хриплым. – Эльтрев, суван моварин, колеран эдрис уверте… – Слова звучали непривычно для слуха. Баллас понимал, что это язык лективинов, и все же казалось, что говорящий и сам с трудом продирается сквозь него. Будто бы речь кажется ему сложной. – Кюрав малевик совари, калак кристив оварите…
Стражники отошли от пленника. В следующий миг его тело резко выгнулось назад. Он пронзительно вскрикнул. Глаза округлились и закатились под веки. Герак забился в жестоких судорогах.
– Малверне, куавит эспине, – продолжал лективин. – Мантари саливи сомналис…
Заклинание продолжалось. Но вот лективин замолчал и коротко кивнул стражнику. Тот схватил Герака за волосы и резко откинул его голову назад. Лективин извлек из складок хламиды изогнутый кинжал из какого-то белого материала, напоминающего кость. Его поверхность покрывали угловатые письмена. Лективин обошел Герака и приставил лезвие к его горлу. Чуть нажал. Не встречая ни малейшего сопротивления, кинжал врезался в шею. Баллас ощутил легкую дурноту. Он отрешенно подумал, что клинок, должно быть, невероятно остр. Лективин не двигал кинжал взад-вперед, а просто вдавливал его. Лезвие проходило через плоть, будто ее не существовало вовсе. Словно на ее месте был кусок шелка – или, может быть, паутина. Режущая кромка рассекла кожу, мышцы и позвонки; кинжал вышел из шеи сзади, перемазанный красным. Тело Герака повалилось на мостовую. Сердце еще билось, кровь толчками выплескивалась из обрубка шеи.
Лективин взял отрезанную голову за волосы и передал стражам. Те приложили ее к нижней ветке. Один приставил ко лбу Герака длинный тонкий гвоздь, второй принялся загонять его в череп, ловко действуя молотком. Отрубленная голова безмолвно кричала. Рот ее распахнулся, но уже не было легких, чтобы вдохнуть и выдохнуть воздух. Однако мучительное выражение, застывшее на лице, и широко раскрытые глаза были красноречивее всяких звуков.
Стражник забил гвоздь так, что виднелась лишь шляпка, похожая на хвост неведомого червя. Но голова еще жила. Мускулы на лице Герака подрагивали. Неслышный крик продолжался.
Лективин приблизился к дереву.
– Элкиросмарра скеван, – сказал он. – Кальваррис кунарен макерос…
Из обрубка шеи заструился голубоватый свет. Мало-помалу он словно твердел, обретая форму, пока не превратился в прозрачное очертание тела Герака. Тот перестал кричать. Ужас и отчаяние исказили его черты. Словно он предвидел несравненно более жуткую боль – и знал, что ее нельзя избежать.
Лективин поднял свое оружие. Бледный свет – того же оттенка, что и призрачная фигура Герака, – сочился из лезвия. Не торопясь лективин погрузил кинжал в невесомое тело жертвы и поводил вверх и вниз. Герак закричал. Ни звука не вырвалось из его рта – но этого и не требовалось. Выражение смертной муки исказило серовато-бледное лицо. Челюсть отвисла еще больше, глаза готовы были выскочить из орбит. Ноздри раздулись, из носа потекла кровь.
Точно хирург, лективин копался своим кинжалом в прозрачном теле. Тварь оскалилась, будто бы улыбаясь. Прикрыла глаза, словно от наслаждения. Губы ее подрагивали: казалось, лективин пробует воздух на вкус.
Баллас не знал, сколько времени это продолжалось. Наконец лективин опустил кинжал. Призрачное тело потеряло очертания, голубой свет втянулся в шею Герака. Голова вздрогнула, точно пытаясь соскочить с ветки, и затихла. Мышцы на лице расслабились, глаза помутнели. Герак был мертв.
– Что ты с ним сделал? – выдохнул Баллас. Лективин не ответил.
– Что ты с ним сделал?! – Он знал Герака всего лишь несколько часов, но тот был товарищем по несчастью, и Баллас ощутил неожиданную жалость к нему. Жалость – и родство душ. Он знал, что это эгоистичное чувство. Говорят, что каждый человек умирает в одиночестве, а Баллас – уж коль скоро ему предстояла смерть – не желал встречать ее один…
– Он пытал душу грешника, – сказал Благой Магистр. Баллас резко обернулся к нему.
– Это умение, присущее некоторым лективинам, – невозмутимо объяснил Магистр. – Они могут подвергать душу невероятным мучениям. Эта боль так сильна, что физическое тело не способно должным образом выразить страданий. Мы не можем кричать так громко и так сильно корчиться, потому что наши мышцы для этого не приспособлены. Подобную муку нельзя описать словами, нельзя представить. Можно только почувствовать на себе. Запредельная боль. – Он смерил Балласа спокойным взглядом и чуть улыбнулся. – Я не преувеличиваю. Впрочем, ты сейчас поймешь…
Отвернувшись от Балласа, Магистр кивнул лективину. Стражник ткнул Балласа кулаком в живот. Тот согнулся и повалился на колени. Лективин приблизился. Бледная рука легла на голову Балласа. Он дернулся, пытаясь вырваться, но страж обхватил рукой его шею, а двое других еще сильнее заломили руки за спину.
