Пошатываясь, он сделал шаг в направлении пожара, но в этот момент одна из витрин вылетела и рассыпалась с жалобным звоном, усеяв тротуар мельчайшими осколками стекла. Горячая волна жара молниеносно вырвалась наружу, больно ударила его в грудь, вышибив весь воздух из легких, и отшвырнула в сторону, словно тряпичный мячик.
Стиснув зубы, Трэвис поднялся на ноги. Языки пламени, вырывающиеся из окон особняка, теперь приобрели нормальный красно-желтый оттенок. Пожар, обыкновенный пожар. Никаких сомнений в том, что дом сгорит дотла.
Трэвис прошептал одно только слово:
— Джек…
Потом повернулся и бросился бежать. Ночь поглотила его.
6
Сразу за северной окраиной Кастл-Сити одиноко торчал в ночи озаряемый мертвенно-бледным лунным светом старый рекламный щит.
Никто не ехал в этот час по шоссе, застывшей асфальтовой рекой бегущему от края до края высокогорного плато. Стояла тихая морозная ночь. В темно-фиолетовом небе мерцали звезды, добавляя свой рассеянный блеск к сиянию полумесяца. Где-то в отдалении выводил скорбную песнь отбившийся от стаи койот, словно жалуясь на ледяной холод горных водопадов, отсутствие мяса на выбеленных ветрами костях и свое тоскливое существование среди этих гор, простирающихся, казалось, до самого края света. Но некому было услышать жалобный плач койота и посочувствовать его тяжкой доле.
Лунный серп зацепился кончиком за горизонт. Вот тогда это и началось. Будто капля воды, упавшая на раскаленную сковородку, закружилась по поверхности рекламного щита голубая искорка. Недолог был ее танец. Отгорев всего несколько кратких мгновений, искорка погасла, но на смену ей тут же явилась другая. Вторая еще не успела потухнуть, как к ней присоединилась третья, за ней четвертая… Вскоре уже всю поверхность щита окутывал мерцающий ореол голубого сияния.
Легкий жужжащий звук прорезал ночную тишь. Когда жужжание сделалось громче, от пожелтевшей сигаретной рекламы сам собой отделился и упал на землю небольшой фрагмент. Голубые искорки деловито сосредоточились по краям обрыва. В излучаемом ими призрачном свете стало возможным разглядеть часть скрытой под бумагой картинки: кусочек изумительной красоты оазиса нетронутой дикой природы.
Весело подмигивая, словно миниатюрные голубые глазенки, искорки продолжали вгрызаться в края расширяющейся бреши. Один за другим отрывались и опадали клочья старой рекламы, открывая столько лет спрятанный за ней волшебный ландшафт.
7
Сослуживцы по отделению экстренной помощи всегда уверяли Грейс Беккетт в том, что она умеет сохранять контроль над любой ситуацией.
Если они имели в виду, что она способна не моргнув глазом извлекать осколки автомобильного стекла из груди заходящегося в крике мотоциклиста… или делать кесарево сечение мертвой семнадцатилетней девчушке, погибшей от шальной пули, выпущенной в бандитской разборке из пронесшейся мимо машины, а потом восторгаться миниатюрной изящности пальчиков недоношенного ребенка… или оторваться от телевизора в дежурке для персонала, чтобы вернуть к жизни ставшего жертвой случайного наезда престарелого пациента, и вернуться обратно еще до окончания рекламного блока… Что ж, если они имели в виду все это, Грейс готова была согласиться с коллегами. Она была хорошим специалистом и знала себе истинную цену, хотя никогда не имела склонности, пусть даже в мыслях, к завышению значимости и важности собственной персоны. Просто она отлично выполняла свою работу, и этого ей было достаточно. В конце концов, у каждого человека можно отыскать свой неповторимый дар — чисто индивидуальную способность делать что-то лучше других. И если раскрыть в нем этот талант, он часто с первой же попытки может превзойти профессионалов с годами практики за плечами. Грейс смогла реализовать свой дар. Никто лучше нее не умел сшить, склеить, собрать по кусочкам разбитое и изуродованное до неузнаваемости человеческое тело.
И еще она всегда угадывала заранее начало массового поступления пострадавших.
Разумеется, существовал стандартный набор признаков, о которых известно любому интерну-первогодку: полнолуние, повышенное атмосферное давление, жара и духота в июньский уик-энд… Но и в самый обычный день, когда город пребывал в ленивой полудреме и не имелось, казалось бы, ни малейших предпосылок для вспышки, а в приемном покое за смену не было зарегистрировано ничего серьезнее вывихнутого пальца, Грейс Беккетт чувствовала приближение пика. Это было странное чувство — как мурашки по коже. И пока ее коллеги-врачи, еще ни о чем не подозревая, продолжали азартно играть в доморощенный хоккей, гоняя швабрами вместо клюшек шайбу по гладкому мраморному покрытию больничного холла, Грейс втихомолку натягивала стерильные резиновые перчатки и садилась у автоматических дверей приемного отделения, терпеливо ожидая своих пациентов.
Обычно они не заставляли себя долго ждать. Двери с шипением открывались, и в отделение экстренной помощи Денверского мемориального госпиталя вливалась мощная волна пострадавших. Одних извлекли из перевернувшегося автобуса, другие обгорели при пожаре в гостинице, третьи покалечились в столкновении на скоростной магистрали сразу двух десятков автомобилей. И пока остальные, побросав швабры, спешили за халатами и стетоскопами, Грейс уже вовсю трудилась в самой гуще раненых, напуганных, умирающих и мертвых, умеряя боль и страхи точными, выверенными движениями рук прирожденного хирурга. Кое-кто из сослуживцев ошибочно воспринимал ее холодный, целеустремленный профессионализм как демонстративное проявление высокомерия и превосходства. Грейс не находила нужным их разубеждать. Она пришла сюда работать, а не заводить друзей.
Но иногда, перед рассветом — обычно после четырех утра, — когда все засыпало и затихало в окружающем мире и в приемном отделении, напоминающем в эти часы могильный склеп, Грейс присаживалась в свободное инвалидное кресло с пластиковым стаканом мутного безвкусного кофе из выкрашенного в мутный безвкусный цвет автомата и начинала размышлять о том, что на самом деле ее коллеги глубоко, безнадежно и смехотворно заблуждаются. Вовсе не она, Грейс Беккетт, контролировала ситуацию.
Это ситуация контролировала Грейс.
Пулевые ранения, изувеченные тела, обгоревшие детишки… Несмотря на все ее усилия максимально сконцентрироваться на каждом отдельно взятом случае, рано или поздно все они неизбежно сливались в один сплошной сгусток человеческого страдания. Каждая зашитая рана, каждый зафиксированный перелом, каждое сердце, забившееся вновь после массажа или электрошока, тут же сменялись аналогичным или еще более тяжким случаем.
Но этой темной октябрьской ночью, привычно сидя в инвалидной коляске, Грейс Беккетт не испытывала даже намека на предчувствие. Ничто не шелохнулось в ее душе и не предупредило о том, что очень скоро она окажется в центре совершенно невероятных событий. Не то чтобы это имело какое-то значение. В конечном счете, вне зависимости от того, она ли контролировала ситуацию или наоборот, результат скорее всего был бы один и тот же.
Реальность вокруг Грейс Беккетт вот-вот должна была измениться.
