За четыре года, проведенных в медицинском колледже, Грейс Беккетт проявила необыкновенное рвение и тягу к знаниям, повергавшие профессоров как в беспокойство за ее рассудок, так и в восхищение ее феноменальным трудолюбием. В то время как другие студенты на занятиях по анатомии нехотя и с подчеркнутой брезгливостью ковырялись в человеческих трупах, Грейс с интенсивностью крота вгрызалась в каждое мертвое тело, полная решимости постичь суть назначения каждой косточки, мышцы, сухожилия и соединяющей их нервной ткани. Это занятие настолько поглощало девушку, что один из преподавателей как-то в шутку назвал ее Микеланджело. Она лишь усмехнулась в ответ, не разжимая губ и не прекращая дисеекцию. Курс она, правда, окончила не первой, а только одиннадцатой в своем потоке. Чтобы подняться выше, необходимо было, помимо чисто академических успехов, проявить и другие качества: общительность, дружелюбие, актерские способности. И ни в коем случае не демонстрировать столь явно свое превосходство в интеллектуальном плане. Разумеется, далеко не все медицинские специальности требуют от врача умения произвести впечатление на пациента. Поэтому доктор Джейсон Бриггс, куратор Грейс, прочивший ей большое будущее, был неприятно разочарован, когда она объявила о своем решительном отказе от заманчивого предложения специализироваться в интернатуре по радиологии. Получить подобное приглашение было бы пределом мечтаний для любого студента-медика, рассчитывающего на успешную карьеру, общественное признание и членство в престижном загородном клубе. Когда же достопочтенный профессор узнал, что она согласилась занять пост врача в отделении экстренной помощи заурядного госпиталя, он пришел в ярость и без обиняков заявил, что она совершает глупейшую ошибку. Согласно кивая, Грейс молча выслушала все упреки куратора, но в тот же вечер снова собрала пожитки, с легкостью уместившиеся в багажник ее постаревшего «мустанга», и отбыла в Колорадо. Прощаться ей было особенно не с кем: настоящих друзей за четыре года обучения она так и не завела, а сверчки за стенкой ей уже порядком надоели.
Шел третий год ее службы в Денверском мемориальном госпитале. Письма от доктора Бриггса становились все реже, а потом и вовсе перестали приходить. Стоит ли объяснять, что профессор Бриггс оказался столь же далек от понимания истинной сущности Грейс, как и незадачливая мисс Адара из «Денвер пост»? Впрочем, их мнение ее нисколечко не волновало. Ее место было здесь, а все остальное никого не касалось. Исцеление страждущих целиком заполняло ее жизнь и приносило щемяще-сладкое ощущение удовлетворенной мести.
Выйдя из комнаты отдыха, Грейс прошла по коридору прямо в приемное отделение. Там почти никого не было. Несколько посетителей в ожидании новостей о состоянии поступивших в госпиталь родных и близких безуспешно пытались вздремнуть, сидя в пластиковых креслах вдоль стенки. Неспешно проплыла мимо полная медсестра, бесшумно ступая по полу ногами, обутыми в белые тапочки. Грейс проверила журнал, но не обнаружила в нем новых записей. Тогда она вышла в боковую дверь, прошла, срезав путь, через подъездную площадку для машин скорой помощи и очутилась в приемном покое. На каталке лежала неподвижная фигура. Вот и отлично: кому-то, значит, все же потребовались ее профессиональные услуги. Она шагнула вперед. Тяжелая мужская рука мягко легла на ее плечо.
— Зря стараешься, Грейс. Этот уже мой.
Вздрогнув от неожиданности, она резко обернулась и встретилась взглядом с худощавым темнокожим человеком с усталыми добрыми карими глазами и короткой бородкой цвета соли с перцем. Среди всего персонала Денверского мемориального Леон Арлингтон был единственным, кого Грейс имела основания считать своим другом. Он служил прозектором, и как раз на сегодня пришлось его дежурство в госпитальном морге. Он работал с мертвецами уже так давно, что за долгие годы перенял у них кое-какие манеры: в частности, хладнокровную расслабленность и слегка рассеянный взгляд. За последнее время немногие из пациентов Грейс совершали последний спуск на лифте во владения Арлингтона, и она упорно стремилась к тому, чтобы свести их количество до нуля.
Леон кивком указал на каталку. Грейс бросила на нее взгляд через плечо, увидела медсестру, накрывающую простыней безжизненное тело, и судорожно вздохнула. Всплеск адреналина в крови, позволяющий ей без устали оказывать помощь одному пациенту за другим, пошел на убыль, и она сразу же ощутила легкую слабость и пустоту внутри.
— Пойдем со мной, — предложил Леон сиплым голосом. — Кофейку тяпнем.
— А ведь я ее вспомнила, — внезапно сказала Грейс несколько минут спустя, когда они уже сидели рядом в зеленых виниловых креслах. Она поднесла к губам стакан и сделала глоток. Кофе оказался горячим и довольно крепким. — Я сама производила первичный осмотр. Ее доставили к нам в числе других пострадавших от пожара. Я с первого взгляда определила, что ее легкие сожжены безвозвратно. Да и она, похоже, тоже об этом знала. — Грейс недоуменно покачала головой и покосилась на Арлингтона. — Вот скажи, откуда некоторые люди знают заранее, когда они умрут? Мы годами учимся распознавать симптомы, а они просто знают. И она знала — я прочла это у нее в глазах. Сказать, что я сделала? Я ей улыбнулась, а потом отвернулась и занялась другим пациентом, которого имела шанс вытащить. Думаю, любой врач на моем месте поступил бы так же.
Она задумалась на мгновение, вспоминая ярко-голубые глаза умершей, сверкавшие, как два сапфира, на почерневшем от сажи и копоти лице, и решительно встряхнула головой, отгоняя видение.
— Ты не знаешь, что случилось с нашими сердцами, Леон?
— Ты сделала все, что положено, Грейс, — пожал плечами прозектор.
— Знаю… — Она украдкой бросила взгляд на коричневое худощавое лицо собеседника, словно надеясь почерпнуть в его несокрушимом спокойствии малую толику для себя. — Меня другое беспокоит: сделала ли я все, что должна была сделать? — Она отхлебнула еще глоток кофе, обожгла язык, сморщилась, но все-таки проглотила горькую жидкость. — Иногда мне кажется, что все мои усилия приводят только к бессмысленному продлению страданий других. Взять хотя бы ту женщину. Я сознательно оставила ее мучиться, чтобы спасти человека, которому придется сделать минимум полдюжины ужасно болезненных операций по пересадке кожи и который все равно останется обезображенным до конца своих дней. Боль за боль. Ты считаешь, это справедливая сделка?
Голос ее умолк. Леон долгое время сидел с бесстрастным видом, никак не реагируя на услышанное. Когда же он заговорил, слова его оказались полной неожиданностью для Грейс.
— Не знаю, дорогуша, что и сказать, — начал он, растянув губы в белозубой усмешке, — только ты удивишься, узнав, как много людей, будь у них выбор, согласились бы сохранить жизнь любой ценой, пусть даже за счет невыносимых страданий. Сама прикинь, что выберет тот парень, которого ты отправила в ожоговое отделение: остаться живым уродом или тихо и мирно упокоиться в моем морозильнике? То-то же! — Леон коротко рассмеялся. — Я, во всяком случае, на его месте не сомневался бы ни минуты.
Завидная уверенность коллеги отчасти успокоила Грейс, но все же далеко не рассеяла всех ее сомнений. Она бросила взгляд на настенные часы. 17:00. Ее дежурство по графику закончилось час назад, хотя в этих стенах никогда не придавали особого значения официальному расписанию. Она встала, закинула руку за голову и немного помассировала шейные позвонки у основания.
