– Я отдам с получки, – сказал Коренев, когда они вернулись к машине.
Коллеги рассмеялись.
– Чудик, мы же на всех заработали, – пояснил старшина Новичок, обуреваемый сомнениями, некоторое время молчал, но потом не выдержал.
– А так разве можно?
– Конечно, – уверенно кивнул Кирсанов. – У нас ночное дежурство Нас обязаны накормить горячим обедом. Но никто этого никогда не делал, не делает и делать не будет. Значит, надо самим о себе позаботиться. Ты согласен?
Коренев пожал плечами.
– За деньги граждан? Не знаю...
– Они же нарушили, – вмешался в разговор Веснин. – Заехали под знак. Гаишник сдернул бы с каждого трояк. А так они довольны – легко отделались.
– Самое главное – не зарываться, – продолжил Кирсанов. – Никогда не наглей, имей совесть, веди себя по-человечески. Если бы мы всех здесь остригли, это было бы хамство. А то, что вынужденно взяли себе на обед, ничего страшного.
– Но не по закону...
– Законы очень хитро написаны. Ты лучше на людей смотри. Зря их не обижай. Вот сейчас кто-нибудь возмущался, скандалил, грозился жалобой?
– Да нет...
– Это главное. Потому что я с подходом, вежливо, культурно. «Вы нарушили, штраф один рубль». А человек сам знает, что нарушил. И что рубль – по-божески. Он на нас не в обиде. Значит, все в порядке.
Это был первый урок житейской милицейской мудрости, полученный молодым Кореневым. Впоследствии он понял, что ему повезло с экипажем. Многие «потрошили» задержанных, снимали с пьяных часы, норовили трахнуть подвернувшуюся женщину. Кирсанов и Веснин вели себя очень умеренно и довольствовались минимально необходимым. Кстати, жалоб на них никогда не поступало.
Немало полезных уроков получил Коренев, перейдя в уголовный розыск. Поначалу его прикрепили к Ларченкову, но тот никогда не расставался с Босяковым, поэтому стажировку молодой опер проходил сразу у двоих.
Так втроем они и выехали на заяву о бытовом хулиганстве. Вроде мелочь
– не разбойное нападение, не ножевое ранение, не групповая драка. Приехал, забрал перебравшего мужика, отвез в отдел и посадил в клетку – пусть охолонет, пока протокол составляют. Так бывает в девяносто пяти случаях из ста.
Но случаются особые ситуации, когда сталкиваешься не с подвыпившим дебоширом, а замордованным работой, водкой, семьей и опостылевшим бытом до ручки самоубийцей, пока еще дышащим и активно функционирующим, но ухе поставившем крест на своей неудавшейся жизни, налитым опасной черной злобой на весь окружающий мир и тех, кто собирается его пережить.
На эти пять процентов и приходятся нелепые дикие случаи, когда прибывший на рядовую семейную ссору наряд в упор расстреливается из двустволки, либо сунувшийся в дверь участковый получает топором по голове... Каждый такой факт вызывает резонанс в милицейской среде, но постепенно забывается как нетипичный. И при выезде на бытовое ориентируются на стандартные, не представляющие опасности, развязки.
Они подъехали к неказистому частному дому, маленький кругленький Ларченков и высокий худощавый Босяков переговорили с встретившей машину хозяйкой и махнули в глубину двора.
– Там, в сарае... Коренев понял, что его снова испытывают, и пошел в указанном направлении.
В сарае был полумрак, пьяный до остекленения мужик сидел на табуретке, привалившись к верстаку, заставленному пустыми бутылками и остатками жалкой закуски. Коренев хотел подойти к нему и вывести к машине, но что-то заставило обернуться, за дверью стоял еще один, с бледным до синевы лицом и растрепанными волосами, в поднятой руке он сжимал молоток.
Коренев поймал кисть и без особого труда выдернул инструмент, после чего толкнул противника, и тот повалился на пол рядом с собутыльником.
В это время в сарай ртутным шариком вкатился Ларченков, в дверном проеме мрачно застыл его напарник.
– Ну что, молодой, получилось? – покровительственно спросил маленький опер и вдруг увидел молоток, который Коренев так и держал в руке.
– А это что? – угрожающе процедил он.
– Вон у того отобрал, – показал Коренев. – Стоял сзади, замахивался...
Ртутный шарик накатился на растрепанного и стал множеством рук и ног, замелькавших с невиданной скоростью. Сильные удары сотрясали скорчившееся тело, раздавались хрипы, стоны, утробное мычание.
– Не надо, Иван, – проговорил Коренев – Он же мне ничего не сделал!
– Когда сделает – поздно будет! – Босяков переступил порог и присоединился к товарищу Они преимущественно работали ногами, и впечатление было такое, будто месят глину.
«Насмерть забьют!» – подумал Коренев и еще раз попытался прекратить расправу. Но опера знали какой-то неизвестный еще ему предел и внезапно оставили бездыханное тело в покое.
Нагнувшись к стеклянному мужику, Босяков расчетливо бухнул его под глаз и по сопатке. Брызнула кровь.
– Обоюдная драка, – удовлетворенно сказал опер – Потащили их в машину...
Вечером, в конце смены, когда распили для снятия стресса бутылку водки на троих, Коренев вернулся к вопросу, мучившему его весь день.
– За что вы этого алкаша так? Он мне ничего не сделал Только поднял молоток, и все. Даже не сопротивлялся
– Думаешь, мы его за тебя били? – скривился Ларченков. – Нет! Мы ему урок давали, на мента свою грязную лапу не поднимай! Особенно с железкой! И будь спокоен, он этот урок запомнит на всю жизнь! И другим расскажет, и те тоже задумаются!
– Он же пьяный. Небось и не запомнил за что.
– Не-е-ет! Все, что их касается, они прекрасно помнят! Вот если бы он тебе череп проломил, ты бы сейчас валялся в реанимации или в морге, а он бы клялся, что ничего не помнит!
А ведь верно! Не обернись он интуитивно – вполне мог получить молотком по башке! Коренев ощутил холодок запоздалого страха. И расправа над лохматым пропойцей уже не казалась бессмысленной и жестокой.
В то время менты еще горой стояли друг за друга. Любой выпад против милицейской формы воспринимался как личное оскорбление. И урки боялись не абстрактного закона – плевали они на закон, – а вполне конкретных людей – Ларченкова, Босякова, Сизова, Голованова Попозже, лет через пять-шесть, стали бояться и Коренева.
В восемьдесят первом участковый Сартанов остановил угнанный «москвич». Заявлений об угоне еще не поступило, капитан действовал интуитивно, чем-то не понравился крадущийся по темным улицам автомобиль, насторожил угрюмый, в низко надвинутой на глаза кепке водитель. Это был Лешка Осин, сын директора крупного гастронома, приблатненный штемп, считающий, что ему море до колено и сам черт не брат. Основания для таких представлений давала физическая сила, полное пренебрежение к окружающим, деньги и связи отца и немалый опыт вседозволенности и безнаказанности. Сейчас он ехал «рассчитаться» с отвергнувшей его девушкой и ее парнем, но на пути случайно оказался Сартанов, вежливо спросивший документы и тем перечеркнувший дальнейшие планы.
