Лихорадка достигла той опасной точки, где Хет перестал потеть, а мышцы разболелись так, будто его избил первоклассный специалист. Боль была такая, что в сравнении с ней боль от ран на спине казалась пустяковым жжением. Теперь Хет начинал понимать, откуда эта беда на него свалилась.
Спрятать крылатое изображение в своей сумке было не такой уж удачной мыслью. Правда, если бы он этого не сделал, то и по сей день сидел бы в тюрьме торговых инспекторов, но нынешние мучения были вполне сравнимы с тюремными. Крисы уже не раз умирали по сходным причинам; особенно часто это случалось, если что-то шло не так с эмбрионом, имплантированным в сумку, и он погибал. Смерть эмбриона отравляла людей раньше, чем они успевали сообразить, что происходит. Хет был столь же подвержен такой опасности, как и горожанки с их куда более сложным способом размножения.
Позже Хет вспомнил, как он оказался возле Академии и как спорил со стражниками, требуя пустить его внутрь. У него было ощущение, что стражник уже получил указание пропустить Хета, но просто тянет резину ради придания своей персоне большей важности. В это время дня ворота находились на самом солнцепеке, а Хет был слишком упрям, чтобы обнаружить слабость, прислонившись к стене или просто сев на мостовую. Поэтому когда он наконец потерял сознание, это случилось уже за воротами, на горячих каменных плитах двора.
Он частично пришел в себя, когда его переносили в тень портика дома привратника. Старый ученый, который впустил их в Академию в тот первый раз, когда они пришли к Араду, и который никак не мог справиться со своей чадрой, теперь склонился к Хету и крикнул:
— Воды! Да побыстрее! Намочите тряпку.
Такое лечение применяется к людям, получившим солнечный удар, и, вероятно, оно спасло Хету жизнь. В полубеспамятстве он удивлялся, чего это они с ним возятся. Но, видимо, для того, чтобы потратить всю свою жизнь на усвоение старых знаний и поиск новых, требовалось обладать какими-то особыми чертами характера. И наверное, имея такой характер, нельзя было стоять и спокойно смотреть, как у твоего порога погибает человек.
— Это тот крис, за которым приходили торговые инспектора, — произнес кто-то. — Позовите Мастера Еказара. Он хотел знать, когда этот человек заявится сюда снова.
«Не делайте этого», — подумал Хет. Он даже попытался сесть, и тут его череп, казалось, взорвался изнутри.
Когда же Хет снова открыл глаза, он находился в темной комнате, освещаемой лишь скудным светом лампы, падавшим из коридора, отчего все тени, как показалось Хету, ложились под какими-то странными углами. Слабо пахло чернилами и старой бумагой, и еще кем-то, кто был сильно болен. В глотке пересохло, она была шершавой, как мочалка, хотя тело Хета почему-то помнило, что воду ему давали всего несколько минут назад. Лежал он на чем-то мягком, таком мягком, что оно мешало повернуться, и был завернут в тяжелое одеяло. Тем не менее он дрожал от холода, который поднимался откуда-то из глубин тела и которого не мог победить даже жаркий воздух комнаты. Почему-то это обстоятельство заставило Хета вспомнить о призраках, что, видимо, и разбудило его.
А перед этим ему снились Пекло и разбойники, и он сам — распятый на верхнем уровне, открытый яростным лучам солнца, которое жгло ему спину, а чей-то нож вонзался ему в бедро, нанося длинную глубокую рану. Это было уже после того, как разбойники устали играть в свою игру «пусть-бежит-мы-поймаем-его-снова», и после того, как все остальные пленники умерли. В наиболее жутких снах то, что разбойники сделали с ним, мешалось с яркими видениями, основанными на том, что они сделали с другими. Так возникала ложная память, рисовавшая ему картины, которых Хет видеть не мог, а только слышал отзвуки происходящего на расстоянии. В коридоре раздались чьи-то шаги, и Хета унесло забытье.
Снова пробел потерянного времени, а затем внезапно три человека пересекли широкую полосу света из коридора, и незнакомый голос сказал:
— У него много свежих ран, но ни одна из них не воспалилась. Тинктура опия должна была излечить лихорадку, но нужного результата не дала. Все, что я могу предложить, — это увеличить дозу.
— Нет доказательств, что опий изгоняет лихорадку, — произнес сердито голос Арада. — Насколько я могу судить, он всего лишь замедляет сердцебиение и вызывает у пациента наркотический ступор.
— Он крис. Вот почему опий на него не действует. И если ты будешь заниматься своими проблемами, а медицину предоставишь мне…
— Не будьте идиотами! — Сухой голос Еказара отсек препирательства, как острый нож. — Совершенно очевидно, что это не простая лихорадка, и даже ты, доктор, должен сознаться, что до этого никогда не лечил крисов. Возня с тинктурами может только ухудшить дело. Он или выздоровеет сам по себе, или умрет.
Резко, но, может быть, резонно. Да, древние маги поработали неплохо. Останцы все еще торжествуют над Пеклом; сохранились дороги, которые прорезают Пекло, и крисы, которые там обитают. Пекло не может его отравить, да и местные грязные городские болезни тоже ему не опасны. А вот отравить сам себя он сумел.
Прошло еще какое-то время, прежде чем Хет снова открыл глаза. Он лежал на боку, а под ним находилась подстилка из толстой хлопчатобумажной материи, куда более толстая и мягкая, чем те, на которых он спал обычно. В нескольких футах от Хета стоял глиняный кувшин, на закругленных боках которого блестели бусинки воды. Картина была заманчивая, и Хет подумал: а не сесть ли ему? «Попозже», — решил он, как следует обдумав этот вопрос. Ему удалось чуть-чуть поднять голову и осмотреться. Он увидел пустую комнату, чисто выметенную, куда свет проникал только через вентиляционные отверстия высоко в стене. Было раннее утро. В углу стояли шкафы — дорогие, предназначенные для книг. Дверь открывалась в коридор, на ней не было даже портьеры. Это успокаивало. «Но ведь я считаюсь умирающим», — вспомнил Хет. Он не чувствовал в себе готовности бежать куда-то, но и умирать тоже не собирался.
Снова шаги в коридоре. На этот раз Хет оставался бодрствующим достаточно долго, чтобы увидеть, кто это. Старуха с лицом простолюдинки, в простом сером кафтане смотрела на него от двери, а потом обернулась и крикнула кому-то:
— Он опять проснулся!
Хет сделал попытку сесть, но все поплыло перед глазами и исчезло.
В следующий раз, когда он пришел в себя, Хет сел, пятерней расчесал свалявшиеся от пота волосы и на этот раз понял, что не спит. Это была та же комната, и опять утро. Хет осторожно потянулся — тело занемело, болело повсюду. Он был слаб, но голова не кружилась, да и такого полного изнеможения, какое было во время последнего пробуждения, он тоже не ощущал. Лихорадка, к его великой радости, прошла. Он положил руку на сумку, гадая, то ли ему повезло, то ли причиненный вред останется навсегда. Ощущение было нормальное, все, казалось, работает как надо, хотя, когда он взглянул на низ живота, там по-прежнему наблюдалась некоторая краснота вокруг рубца, закрывающего вход в сумку.
Заметив, что на нем надет лишь легкий хлопчатобумажный халат, Хет выбрался из постели и нашел свою одежду вместе с сапогами в одном из шкафов. Даже его нож лежал там.
