1
Сувраэль простерся вдоль южного горизонта словно раскаленный клинок огромного меча — пылающая унылым красным светом железная полоса, воздух над которой переливается от жара. Деккерет стоял на баке торгового судна, на котором совершил долгое и тоскливое плавание, и чувствовал, как учащается биение его пульса. Наконец-то Сувраэль! До этой кошмарной земли, этого континента… нет, мерзости, а не континента, этой бесполезной и жалкой части света оставалось всего лишь несколько дней пути, и кто знает, какие ужасы ждут его там? Но он был готов ко всему. Что ни делается, верил Деккерет, все к лучшему, будь то в Сувраэле или на Замковой горе. Этому высокому массивному человеку с короткой шеей и чрезвычайно широкими плечами было двадцать с небольшим лет. Шло второе лето великолепного правления лорда Престимиона в царствование великого понтифекса Конфалюма.
Путешествие Деккерета в огненные пределы бесплодного Сувраэля было актом покаяния. Во время охоты далеко на севере, у Граничий Кинтора, он совершил позорный поступок — конечно, не желая этого; он даже не сразу осознал свой позор — и считал необходимым принести нечто вроде искупительной жертвы. Он знал, что это в общем-то всего лишь пылкий романтический жест, но жест простительный. Если делать пылкие романтичные и яркие жесты не в двадцать лет, то когда? Ведь не через десять же или пятнадцать лет, когда он полностью окажется во власти своего предназначения, уютно устроится в нише неизбежной спокойной и легкой карьеры поблизости от лорда Престимиона. Или сейчас, или никогда. Ну, а если так, значит — вперед, в Сувраэль, чтобы, не думая о последствиях, очистить там свою душу.
Акбалик, его друг, наставник и компаньон по охоте в Кинторе, оказался не в состоянии понять его. Но ведь Акбалик ни в коей мере не был романтиком и к тому же уже далеко перешагнул двадцатилетний рубеж. Однажды ночью, ранней весной, в затерявшейся где-то в горах таверне для простого люда Деккерет после нескольких бутылок золотого терпкого вина объявил о своем намерении. Акбалик в ответ разразился взрывом неудержимого хохота.
— Сувраэль? — вскричал он. — Ты слишком строго судишь себя. Столь тяжкого греха, для искупления которого потребовалась бы прогулка в Сувраэль, просто не существует.
Ужаленный этим хохотом, оскорбленный снисходительным тоном, Деккерет медленно покачал головой:
— Грех лежит на мне пятном. И с помощью солнца жарких стран я выжгу это пятно с моей души.
— Так соверши паломничество на Остров, если уж ты настолько уверен, что тебе необходимо что-то сделать. И пусть благословенная Повелительница излечит твой дух.
— Нет. Сувраэль.
— Но почему?
— Ради страдания, — объяснил Деккерет. — Удалиться как можно дальше от радостей Замковой горы, в наименее приятное место на Маджипуре, в мрачную пустыню со свирепыми опаляющими ветрами и неведомыми грозными опасностями. Умерщвлять плоть, Акбалик, и демонстрировать раскаяние. В качестве своего рода епитимьи подчинить себя неудобствам и даже боли — ты знаешь, что такое боль? — пока я не смогу простить себя. Теперь понятно?
Акбалик, усмехнувшись, погрузил пальцы в густой черный мех накидки Деккерета.
— Ладно. Но если умерщвлять, так уж умерщвлять по-настоящему. Я полагаю, что ты ни разу не снимешь эту штуку с плеч, пока будешь жариться под сувраэльским солнцем?
— Даже для моего стремления к неудобствам имеется предел, — фыркнул Деккерет и потянулся за вином. Акбалик был почти вдвое старше Деккерета и совершенно откровенно потешался над его серьезностью, как, впрочем, в определенной степени и сам Деккерет, что ни в коей мере эту серьезность не уменьшало.
— Наверное, мне все же следует еще раз попробовать отговорить тебя.
— Бессмысленно.
— Но ты только подумай, чего это будет тебе стоить! — заговорил Акбалик, как будто не обратил внимания на последнюю реплику собеседника. — Тебе следует позаботиться о своей карьере. В последнее время твое имя часто произносят в замке. Лорд Престимион о тебе очень высокого мнения: многообещающий молодой человек, блестящее будущее, великая сила характера, ну и так далее… Престимион молод, ему предстоит долгое правление, и те, кто, как и он, молод сейчас, в начале его царствования, будут подниматься по служебной лестнице рядом с ним. А ты, вместо того чтобы находиться при дворе, сидишь в глухом углу Кинтора и уже собираешься в другое, еще более бессмысленное путешествие. Выкинь из головы эти сувраэльские бредни, Деккерет, и возвращайся вместе со мной в Замок. Выполняй приказы короналя, доказывай сильным мира сего, что ты немало стоишь, и строй свое будущее. Сейчас на Маджипуре замечательные времена, и очень полезно находиться среди властей предержащих. Что, скажешь нет? Зачем ссылать себя в Сувраэль? Никто не знает о твоем грехе, этой мелкой ошибке провидения…
— Но я-то знаю.
— Тогда дай себе слово, что подобное не повторится, и покончи с этим.
— Это не так просто, — ответил Деккерет.
— Потратить год, а то и два своей жизни или, может быть, лишиться ее вообще ради бессмысленной, бесполезной поездки…
— Не бессмысленной. И не бесполезной.
— Это твое личное мнение.
— Вовсе нет, Акбалик. Я знаком со многими служащими понтифексата, и мне удалось получить официальное назначение. Я провожу расследование. Разве плохо звучит? Сувраэль не выполнил обязательства по поставкам мяса и домашнего скота, и понтифекс хочет узнать причину. Не плохо? Я продолжаю свою карьеру даже во время, как тебе кажется, моего совершенно частного приключения.
— Значит, ты уже принял меры?
— Я уезжаю в следующий Четвертый день, — Деккерет протянул своему другу руку через стол, — и буду отсутствовать, наверное, года два. Встретимся на Горе. Как ты относишься к идее игр в Большом Морпине? В Зимний день через два года?
Спокойный взгляд серых глаз Акбалика остановился на лице Деккерета.
— Я буду там, — медленно сказал он. — И прошу тебя тоже явиться на встречу.
Та беседа состоялась всего лишь несколько месяцев тому назад, но сейчас, когда Деккерет ощущал над бледно-зеленой водой Внутреннего моря пульсирующее жаркое дыхание южного континента, ему казалось, что она происходила невероятно давно и плавание тянется бесконечно долго.
Первая часть поездки была довольно приятной: он спустился с гор в Ни-мойю, великую столицу Зимроэля, а оттуда доплыл на речном судне по Зимру до порта Пилиплок на восточном побережье. Там он пересел на грузовое судно — самый дешевый и неблагоустроенный транспорт, — шедшее в Толагай, город на дальней оконечности северного побережья Сувраэля, и они направились к югу… все плыли и плыли к югу… все лето к югу и к югу… Его крохотная каютка находилась с подветренной стороны, и в ней скапливался, как ему казалось, весь запах от груза — сушеных детенышей морских драконов. А после того как судно пересекло тропик, дневная жара превратила путешествие в настоящую пытку; впрочем, и ночи были немногим лучше, а вся команда, состоявшая главным образом из мохнатых скандаров, смеялась над его страданиями и советовала наслаждаться прохладой, пока можно, потому что в Сувраэле он узнает, что такое настоящий зной. Ну что ж, он жаждал страданий, и его желание уже вполне начало сбываться, а впереди ждало худшее. Он не жаловался. И не испытывал ни малейшего сожаления. Но его благополучная жизнь среди молодых рыцарей Замковой горы не подготовила его ни к бессонным ночам, когда вонь мяса морского дракона режет ноздри, ни к удушающей жаре, которая навалилась на судно спустя несколько недель после выхода из Пилиплока, ни к всепоглощающей скуке, порожденной однообразным морским пейзажем.
