Планета была невероятно, невообразимо огромна, настолько огромна, что возникало ощущение тревоги. Чтобы попасть откуда-нибудь куда-нибудь, требовалась вечность. Взять даже переезд с его родного Алханроэля на западное побережье Зимроэля: от подножия Горы на речном судне до Алаизора, далее морем до Пилиплока, оттуда вверх по реке поближе к горным перевалам… Но тогда рядом с ним был Акбалик, в обществе которого время тянулось не так медленно, и было волнение первой серьезной поездки, непривычные новые места, новая пища, новые диалекты. А впереди ждала охотничья экспедиция. Но сейчас… Это заточение на борту грязного скрипучего судна, до последней щелочки пропитанного смрадом вяленого мяса… Эта бесконечная череда — нет, не череда, а замкнутый круг — пустых дней без друзей, без дел, без разговоров… Пусть бы хоть один чудовищный морской дракон оказался в поле зрения, думал он, и оживил бы поездку привкусом опасности; но нет, нет, драконы странствовали в других местах, одно большое стадо, как ему сказали, находилось сейчас где-то к западу от Нарабаля, а другое — на полпути между Пилиплоком и архипелагом Родамаунт, так что Деккерету не удалось увидеть ни одного из этих гигантов. Ощущение скуки тяготило еще больше оттого, что она, похоже, не имела ни малейшего очищающего значения. Да, он страдал, страдал по-настоящему, и именно страдание должно было, по его представлениям, исцелить его раны, но все же ощущение тяжести содеянного в горах, казалось, вовсе не ослабело. Ему было жарко, он томился от скуки и не находил себе места, а вина все так же бременем лежала на его душе, и он все так же ядовито смеялся над собой, вспоминая о том, как его не кто-нибудь, а сам корональ лорд Престимион похвалил за большую силу духа, тогда как Деккерет обнаруживал в себе только слабость, трусость и глупость. Пожалуй, одних только сырости, мерзкой вони и скуки для исцеления души недостаточно, решил Деккерет. Так или иначе, но путешествием в Сувраэль он уже насытился по горло и был готов перейти к следующему этапу своего паломничества в неизвестность.
2
Любое путешествие, пусть даже оно кажется бесконечным, когда-нибудь завершается. Обжигающий ветер с юга усиливался с каждым днем, палуба раскалялась настолько, что по ней невозможно было пройти, и босоногие скандары ежечасно поливали ее забортной водой. В какой-то момент пылавшая угрюмым жаром масса, закрывавшая горизонт, внезапно превратилась в береговую линию, из которой выделились челюсти гавани. Они наконец достигли Толагая.
Весь Сувраэль находился в тропическом поясе. Большую часть его территории занимала пустыня, раздавленная неимоверной тяжестью мертвенно застывшего гигантского столпа сухого воздуха. Но окраины континента были более или менее пригодны для жизни; там, на побережьях, располагались пять главных городов, самый большой из которых — Толагай — имел наиболее устойчивые торговые связи с остальной частью Маджипура. Когда судно вошло в просторную гавань, Деккерет был поражен открывшимся перед его глазами видом. За свою не слишком долгую жизнь он успел посетить многие гигантские города мирового значения — по меньшей мере дюжину из Пятидесяти Городов, прилепившихся к склонам Замковой горы, и многобашенный Алаизор, обдуваемый морскими ветрами, и изумлявшую разнообразием окруженную белой стеной просторную Ни-мойю, и великолепный Пилиплок, и многие другие, — но ни разу еще ему не приходилось бывать в столь непривлекательном и в то же время таинственном городе.
Толагай цеплялся, словно краб, за невысокий горный хребет, вытянувшийся вдоль моря. Дома в нем походили на плоские приземистые бруски из высушенного на солнце оранжевого кирпича-сырца с пустыми проемами вместо окон; возле этих строений лишь изредка встречалась чахлая растительность — как правило, редкие кривобокие пальмы с голыми стволами и крошечными перистыми коронами далеко вверху. В полдень улицы были почти пусты. Горячий ветер нес по растрескавшимся булыжникам мостовой мелкий песок. Город показался Деккерету похожим на мрачную тюрьму или военизированное поселение какой-то древней расы с авторитарным образом мышления. Зачем кому-то понадобилось строить столь отвратительный город? Несомненно, причина заключается в элементарном здравом расчете: столь неприглядный облик обусловлен климатом этих мест. И все же, подумалось Деккерету, даже чрезмерная жара и засуха не могут служить оправданием уродливости архитектуры.
В своем счастливом неведении Деккерет предполагал, что сможет сразу же сойти на берег, но здесь простые решения не пользовались популярностью. Судно больше часа простояло на якоре, прежде чем на борт поднялись портовые чиновники — три мрачных хьорта. Началась долгая канитель с санитарным осмотром, грузовыми декларациями, спорами по поводу величины портовой пошлины, и лишь после этого полтора десятка пассажиров получили разрешение покинуть судно. Носильщик-гэйрог подхватил багаж Деккерета и спросил, в какую гостиницу его доставить. Услышав, что приезжий не заказал номер в гостинице заранее, похожее на рептилию существо со стремительно мелькавшим раздвоенным языком и черными, корчившимися словно клубок змей волосами окинуло его ледяным насмешливым взглядом.
— А чем вы намерены платить? — прямо спросил гэйрог. — У вас есть деньги?
— Немного. Я смогу где-нибудь переночевать за три кроны?
— Не слишком роскошно. Получите соломенный тюфяк. И в придачу паразитов на стенах.
— Проводите меня, — решительно сказал Деккерет.
Будь гэйрог человеком, у него вытянулось бы лицо.
— Вам не понравится там, прекрасный господин. Вы производите впечатление владетельного лорда.
— Возможно. Но в кармане у меня кошелек бедняка. Я постараюсь ужиться с паразитами.
На самом деле гостиница оказалась не настолько плохой, как он опасался. Да, очень старая, запущенная, мрачная на вид. Но точно так же выглядели и все остальные дома, которые ему удалось увидеть, а отведенная ему комната казалась почти роскошной после каюты на судне. К тому же здесь не было вони мяса морских драконов; в воздухе стоял лишь всепроникающий сухой запах сувраэльского воздуха — наверное, нечто подобное вырывается из-под пробки фляги, пролежавшей запечатанной тысячу лет. Деккерет дал гэйрогу монету в полкроны, за что не получил никакой благодарности, и распаковал свои немногочисленные пожитки.
Ближе к вечеру Деккерет вышел на улицу. Изнуряющая жара нисколько не ослабела, но порывы обжигающего ветра стали менее жестокими, и людей на улицах значительно прибавилось. И все равно город казался мрачным. Это было самое подходящее место для покаяния. Он с ненавистью разглядывал пустоглазые кирпичные дома и окружающий пейзаж и тосковал по мягкому благоуханному воздуху своего родного города Норморка, стоявшего невысоко над основанием Замковой горы. Как, спрашивал он себя, кто-то мог захотеть жить здесь, имея возможность поселиться в куда более благоприятных условиях? Какая пустота или суровость души могла вынудить несколько миллионов его сограждан по собственной воле подвергаться ежедневному пожизненному бичеванию — ибо только с этим можно было сравнить жизнь на Сувраэле? Конторы представителей понтифексата располагались на большой пустынной площади, выходившей к гавани. Согласно полученным инструкциям, Деккерету следовало зайти туда. Несмотря на часовое опоздание, он обнаружил, что все конторы открыты, — жители Толагая избегали палящего дневного зноя и отводили для дел вечернее время. Его попросили немного подождать в вестибюле, украшенном огромными керамическими портретами правящих монархов: понтифекса Конфалюма анфас, доброжелательно взиравшего на мир, но тем не менее исполненного неподдельного величия, и молодого короналя лорда Престимиона в профиль — со сверкающими умом и кипучей энергией глазами. Маджипуру повезло с правителями, подумал Деккерет.
