Он утратил счет времени, так что не знал, сколько недель — четыре, или пять, или, может быть, шесть — прошло до того момента, когда он увидел первого метаморфа.
Встреча произошла на заболоченном лугу в двух милях вверх по течению от его обители. Нисмайл отправился туда искать сочные алые коренья-луковицы болотной лилии, из которых научился делать пюре и печь нечто похожее на хлеб. Они росли глубоко, и, чтобы добраться до них, ему приходилось по плечо зарывать руку в жирную землю и в буквальном смысле слова ложиться лицом в грязь. Когда он в очередной раз выпрямился, зажав в кулаке скользкую луковицу, с которой капала вода, то с изумлением обнаружил в полутора десятках ярдов спокойно разглядывавшее его живое существо.
Он никогда еще не видел метаморфа. Аборигены Маджипура были навечно высланы с главного континента, Алханроэля, где Нисмайл провел все предшествующие годы своей жизни. Но он имел представление об их облике и был уверен, что встретил именно одного из меняющих форму: существо оказалось необыкновенно высокого роста, хрупким, с болезненно-серой кожей, узким лицом, на котором имелись пара посаженных очень близко к середине глаз и едва заметный нос, и упругими бледно-зелеными волосами. Из одежды на нем была только кожаная набедренная повязка, к которой был прицеплен короткий, острый с виду кинжал из какого-то черного, отполированного, наверное очень твердого, дерева. Метаморф стоял в странной позе, обвив одну хилую длинную ногу вокруг голени другой, и все равно в этом смешном, на человеческий взгляд, положении угадывалось мрачное достоинство. Впечатление, которое он производил, было одновременно и зловещим, и ласковым, и угрожающим, и комическим. Нисмайл решил, что пугаться не стоит.
— Привет, — спокойно сказал он. — Вы не против того, что я собираю здесь луковицы?
Метаморф промолчал.
— У меня здесь, ниже по течению, хижина. Меня зовут Терион Нисмайл. Раньше, когда я жил на Замковой горе, я был живописцем.
Метаморф окинул его величественным взглядом. По его лицу промелькнула четкая тень не понятого Нисмайлом выражения. Затем он повернулся и, изящно двигаясь, скользнул в джунгли, почти сразу же исчезнув из вида.
Нисмайл пожал плечами, опустился на колени и вновь принялся копаться в мокрой земле в поисках луковиц болотных лилий.
Спустя неделю или две он встретил другого метаморфа, а быть может, и того же самого. На сей раз это произошло, когда он обдирал кору с лианы, чтобы сплести веревку и поставить капкан на билантуна. Абориген держался так же молчаливо; он словно привидение внезапно появился прямо перед Нисмайлом и, стоя в той же необычной позе на одной ноге, принялся его рассматривать. Нисмайл вторично попытался вовлечь существо в беседу, но при первых же его словах оно уплыло от него, будто призрак.
— Подождите! — крикнул Нисмайл. — Я хочу поговорить с вами! Я… — Но он уже был в лесу один.
Еще через несколько дней он собирал дрова и вновь заметил, что на него смотрят. На этот раз он не стал разглядывать своего посетителя, а сразу же обратился к метаморфу:
— Я поймал билантуна и собираюсь жарить его. У меня гораздо больше мяса, чем мне требуется. Вы не составите мне компанию?
Метаморф улыбнулся — во всяком случае, Нисмайл счел за улыбку загадочную тень, пробежавшую по лицу, хотя она вполне могла быть и проявлением иных эмоций — и, как будто в ответ, удивительным образом мгновенно изменился, превратившись в зеркальное изображение самого Нисмайла — коренастого и мускулистого человека с темными проницательными глазами и отросшими до плеч черными волосами. Нисмайл от удивления вздрогнул и захлопал глазами, но почти сразу же успокоился и улыбнулся, решив относиться к мимикрии как к одной из форм общения.
— Изумительно! — воскликнул он. — Я не смог уловить, когда вы изменились! — Он сделал приглашающий жест. — Пойдемте. На то, чтобы приготовить билантуна, понадобится полтора часа, а мы сможем тем временем поговорить. Вы ведь понимаете наш язык, не так ли? Я не ошибаюсь? — Разговаривать с самим собой было чрезвычайно странно и забавно. — Может быть, вы что-нибудь расскажете: нет ли, например, где-нибудь поблизости деревни метаморфов?.. Пиуриваров, — быстро поправился он, припомнив, что именно так называли себя метаморфы. — Много ли пиуриваров тут поблизости, в джунглях? — Нисмайл снова сделал приглашающий жест. — Пойдемте в мою хижину и разведем огонь. А может, у вас найдется немного вина? Это, пожалуй, единственное, чего мне тут недостает: немного того хорошего крепкого густого вина, которое делают в Малдемаре. Возможно, мне и не придется его вновь попробовать, но ведь в Зимроэле тоже делают вино, правда? Ну, как, скажете что-нибудь, а? — Но метаморф ответил лишь гримасой, — или это была ухмылка? — которая странным образом резко исказила отражение лица Нисмайла; в следующий момент существо вернулось к своей собственной форме, а затем спокойной и плавной походкой удалилось.
Какое-то время Нисмайл всерьез надеялся, что его гость возвратится с бутылкой вина, но тот так и не появился. Любопытные существа, подумал он. Может быть, они гневаются, что он расположился на их территории? Или они надзирают за ним, опасаясь, что он своего рода первая ласточка надвигающейся волны людей-поселенцев? Как ни странно, он не чувствовал никакой угрозы. Метаморфов обычно считали опасными; конечно, они и на самом деле были беспокойными существами, чуждыми и непостижимыми. Повсюду ходило множество рассказов о набегах метаморфов на отдаленные человеческие поселения, и, без сомнения, меняющие форму питали и из поколения в поколение культивировали ожесточенную ненависть к тем, кто незваным явился в их мир, согнал их с обжитых земель и перевез в эти джунгли. Но при этом Нисмайл знал, что сам он является человеком доброй воли, что он никогда не причинял вреда другим, а просто-напросто хотел, чтобы его оставили в покое и позволили жить своей собственной жизнью, и потому полагал, что внутреннее чутье позволит метаморфам понять, что он им не враг. Он хотел бы стать их другом. После своего продолжительного одиночества Нисмайл все больше и больше тосковал по возможности побеседовать с кем-нибудь, а общение с представителями этого странного народа могло оказаться очень полезным; возможно, он мог бы даже нарисовать кого-нибудь из них. В последнее время он начал подумывать о возвращении к искусству, о том, чтобы вновь испытать момент творческого экстаза, когда его душа преодолевала расстояние, отделявшее тело от психочувствительного холста, и закрепляла на нем те образы, которые был в состоянии создать он один. Действительно, он теперь сильно отличался от того постепенно становившегося все более и более несчастным человека, каким был на Замковой горе, и это различие должно было проявиться в его работе. В течение следующих нескольких дней он репетировал речи, призванные помочь ему завоевать доверие метаморфов, преодолеть их необъяснимую застенчивость и отчужденность, которые не позволяли установить какой-либо взаимный контакт. Придет время, думал он, и они привыкнут к нему, они начнут разговаривать с ним, они примут его приглашение разделить трапезу, а затем, возможно, они согласятся позировать…
Но день проходил за днем, а он больше не видел метаморфов. Он бродил по лесу, с надеждой вглядываясь в чащу, в затянутые туманной дымкой проходы между деревьями, и не видел никого. Он решил, что слишком поторопился, стремясь установить с ними отношения, напугал их — конечно, самая естественная реакция для таких злокозненных чудовищ, как метаморфы! — и по прошествии некоторого времени он начал терять надежду на контакт с ними. Это его тревожило. Он не скучал без общения, пока оно не представлялось возможным, но теперь сознание того, что где-то неподалеку находятся разумные существа, разжигало в нем ощущение одиночества, которое было нелегко перенести.
