Можно ли связать это убийство с его персоной, если он будет сохранять полнейшее спокойствие по этому поводу? Он был почти уверен, что свидетелей не было. Власти без всякого труда смогут установить, что они с Глеймом решили встретиться в Вугеле — на нейтральной почве, — чтобы обсудить деловые разногласия, но что это доказывало? «Да, я видел его в такой-то и такой-то таверне около реки, — мог сказать Халигом. — Мы позавтракали вместе, изрядно выпили, достигли согласия по всем вопросам, а затем я ушел. Должен сказать, что, когда мы распрощались, он нетвердо держался на ногах. И бедняга Глейм, одурманенный и разгоряченный чересчур крепким для него добрым малдемарским вином, вероятно, слишком далеко высунулся из окна; возможно, он хотел получше рассмотреть каких-нибудь элегантных господ, проплывавших в лодке по реке…» Нет, нет, пусть все предположения они делают сами, прервал ход своих мыслей Халигом. «Мы встретились за завтраком, пришли к соглашению, а потом я ушел», — и ни слова больше. Ну, и кто сможет доказать, что события происходили иначе?
На следующий день он возвратился в контору и занялся своими делами, как будто в Вугеле не случилось ничего необычного. Он не мог позволить себе такой роскоши, как размышления о своем преступлении. Положение его было шатко, угроза банкротства представлялась весьма реальной, он перерасходовал кредиты, доверие к нему со стороны партнеров, как это ни печально, продолжало падать. И все, все это — дело рук Глейма! Стоит только один раз отправить дрянной товар, и, как бы безупречно ты себя ни вел в прошлом и в дальнейшем, страдать из-за этого придется долго. Он не получил никакой компенсации от Глейма, а теперь полностью лишился всякой надежды на возмещение ущерба. Оставался единственный путь спасения: самоотверженной работой попытаться вернуть себе доверие тех, кого он издавна снабжал точными инструментами, и при этом приложить все силы к тому, чтобы успокоить кредиторов до тех пор, пока положение не выправится.
Но избавиться от мыслей о Глейме оказалось не так-то просто. На протяжении нескольких следующих дней его имя звучало чуть ли не ежечасно, и Халигом был вынужден внимательно следить за собой, чтобы как-нибудь неосторожно себя не выдать. Все, с кем он имел торговые дела, казалось, понимали, что Глейм пытался оставить Халигома в дураках, и все старались так или иначе выказать сочувствие пострадавшему от этого обмана. Само по себе это действовало ободряюще и было даже приятно. Но ситуация, когда каждый разговор в конечном счете сводился к Глейму — к несправедливости Глейма, мстительности Глейма, скаредности Глейма, — постоянно выводила Халигома из равновесия. Это имя действовало на него, как спусковой механизм на тетиву арбалета. «Глейм!» — и он замирал на месте. «Глейм!» — и его щека начинала дергаться. «Глейм!» — и он резким движением прятал за спину руки, как будто от них по-прежнему исходил запах мертвеца. Как-то в минуту крайней усталости ему представилось, как он говорит одному из клиентов: «Знаете, а ведь это я убил его! Я вытолкнул его из окна, когда мы встретились в Вугеле…» Как легко эти слова могли бы сорваться с его губ, позволь он только себе расслабиться!
Он подумывал о том, что следует совершить паломничество на Остров Сна и очистить этим свою душу. Возможно, позже, но не теперь: он должен посвятить все свои силы и время торговым делам; в противном случае его фирму ждет неминуемая гибель, а его семья окажется в нищете. Он думал также и о том, чтобы сдаться властям и попытаться договориться с ними как-нибудь так, чтобы ему позволили искупить вину за преступление без прекращения коммерческой деятельности. Может быть, это было бы и хорошо — хотя что хорошего он мог позволить себе теперь? И разве власти с легкостью пойдут на это? В конце концов он не стал делать ничего и только постарался выбросить убийство из головы. В течение недели или дней десяти у него это действительно получалось. А затем начались сны.
Первый из них Халигом увидел в Звездный день второй недели лета и сразу же понял, что это послание, причем самого мрачного и угрожающего рода. Ночь уже шла к концу — было время самого глубокого сна, когда сознание полностью отрешается от забот минувшего дня, но еще не настраивается на встречу рассвета. Халигом обнаружил, что идет по полю, усеянному блестящими и скользкими желтыми зубами, вминавшимися под его ногами в землю. Воздух противно пах болотом и был неприятного серого оттенка; с неба свисали тягучие ленты какой-то сырой мясистой пакости, они то и дело задевали его щеки и руки, оставляя липкие следы, обжигая дергающей болью. В ушах звенело отрезкой напряженной тишины зловещего послания, — этот звон словно бы говорил, что мир взят в туго, чересчур туго натянутые поводья, — и кроме того, откуда-то издалека доносился еле слышный, но отчетливый издевательский смех. С неба лился невыносимо яркий, опаляющий свет. До него вдруг дошло, что наклонная равнина под ногами — это чей-то рот… Скорее всего, одного из тех отвратительных чудовищных плотоядных цветов из отдаленного Зимроэля, которые он когда-то видел на выставке диковинок в павильоне, выстроенном лордом Кинникеном. Но те цветы были диаметром лишь в три или четыре ярда, а этот по размерам посоперничал бы с целым пригородом… Халигом со всех ног побежал прочь от его дьявольского жерла, но его усилий хватало лишь на то, чтобы не соскользнуть вниз, в усеянную беспощадными зубами пасть.
Значит, вот как это будет, подумал он, на мгновение отрешаясь от сновидения и мрачно рассматривая его, как бы со стороны. Это лишь первое послание; отныне и всегда меня будет мучить Король Снов.
Он не мог никак и никуда укрыться от ужаса происходящего. У зубов были глаза, и глаза эти были глазами Глейма… Халигом карабкался вверх по склону, соскальзывал, потел… вот он рванулся вперед и сорвался, и скатился на край этих безжалостных зубов, и они ухватили его за руку… А когда ему все же удалось подняться на ноги, он увидел, что окровавленная кисть принадлежит вовсе не ему, но превратилась в маленькую бледную руку Глейма и выглядит на его запястье совершенно чуждо. И снова Халигом упал, и снова зубы вцепились в него, и снова с его телом произошла кошмарная перемена… и снова, и снова, и снова это повторялось… И он бежал вверх, рыдая и стеная, — наполовину Глейм, наполовину Халигом, — пока не вырвался из сна и не обнаружил, что сидит на постели, дрожа всем телом, и словно спасательный круг стискивает бедро изумленной супруги.
— Что ты делаешь, — пробормотала она. — Мне больно. В чем дело? Что случилось?
— Сон… Кошмарный…
— Послание? — спросила она. — Да, наверное, послание. Я, кажется, улавливаю его оттенок в запахе твоего пота. О Сигмар, что же все-таки случилось?
Халигом продолжал дрожать с головы до ног.
— Съел что-нибудь не то. Наверное, мясо морского дракона… Оно сразу показалось мне слишком пересушенным, слишком старым…
Нетвердо держась на ногах, он поднялся с кровати и налил себе немного вина. Выпитое помогло успокоиться. Жена вытерла ему вспотевший лоб, долго гладила и обнимала его, пока он не расслабился немного; но все равно он не решился снова заснуть и лежал с открытыми глазами до самого рассвета, глядя в серый полумрак. Король Снов! Так вот что должно было стать его карой. Перспективы отнюдь не радужные. Он всегда считал Короля Снов сказочным персонажем, придуманным для устрашения непослушных детей. Да, да, в народе говорили, что он живет в Сувраэле, что в семействе Барджазидов этот титул передается по наследству, что Король и его приближенные по ночам просеивают мысли спящих в поисках прегрешений и, находя недостойные души, подвергают их мучениям. Но так ли все на самом деле? Никто из знакомых Халигома не получал послания от Короля Снов. Однажды ему самому показалось, что пришедшее к нему видение — это послание от Хозяйки Острова, но он не был уверен в этом; к тому же он знал, что оно должно было быть совсем не похожим на то, которое явилось ему. Было хорошо известно, что послания Повелительницы отличаются обобщенностью. Король Снов, как считалось, мог причинять реальную боль; но был ли Король Снов в состоянии на самом деле контролировать десятки миллиардов разумных существ, населявших планету, из которых далеко не все вели добродетельную жизнь?
